Разве не Милка брала ключи от моей квартиры, чтобы встречаться там с каким-то залетным молдаванином, потому что у нее дома целомудренная мама и малолетний брат? Милка. А потом были залетный хохол и залетный 93
грузин (Милка, в отличие от меня, специализировалась по ближнему зарубежью). И я снова торчала на улице или сычом сидела в кино, недоумевая, – почему все Милкины романы случаются исключительно паскудной питерской зимой, а не в разгар романтических белых ночей. Потом ближнее зарубежье кончилась и наступила эра аборигена Вадика – подающего надежды юриста. Разговоры о грядущей свадьбе с Вадиком периодически всплывали на протяжении нескольких лет. И не исключено, что за полгода, которые мы не виделись, в Милкиной жизни произошли кардинальные изменения.
Милли-Ванилли интересует меня исключительно в контексте стрижки. На все остальное мне наплевать. Удивительное открытие сегодняшнего дня. Надеюсь – не последнее.
– Вадик подарил мне кольцо, – сообщила Милка, старательно состригая жвачку с волос.
– Обалдеть, – без всякого выражения произнесла я.
– А послезавтра мы уезжаем в Кюминкоски.
Исходя из скупости Вадика, финскую дыру Кюминкоски можно смело приравнивать к приснопамятным Мальдивам: они таки поженятся, рано или поздно, прогресс в отношениях налицо.
– Кюминкоски? – Я цепляю на лицо самую искреннюю улыбку. – Умереть не встать. А ты еще собиралась отложить стрижку на выходные.
Уличенная Милка заработала ножницами вдвое быстрее. А я, глядя на себя в зеркало, руководила процессом: виски убрать к чертовой матери (пейсы мне ни к чему), и к той же матери выстричь макушку, а затылок вообще должен просвечивать, ты не находишь?.. Пока мы – совместными усилиями – избавлялись от жвачки, в салон ворвалось кровососище. Собрав вокруг себя импровизированный митинг, оно поведало о том, что город населен отморозками, хулиганьем и распоясавшейся гопотой и что и на гопоту найдется управа, сейчас приедет ее муж, а он не последний человек в Питере, – и ужо им, ужо!..
В этом месте пламенной речи мочалки я не выдержала и громко зааплодировала. А Милка больно ткнула меня кулаком в бок.
– Помолчи, пожалуйста! – взмолилась она.
– Да ладно тебе. Ты закончила?
– Почти… Но ты же понимаешь, приличную стрижку за такое время не сделаешь. Ее и за три часа не сделаешь… Вот, блин, порнография какая-то получилась!
– А мне нравится.
Мне действительно нравилось собственное отражение в зеркале. И почему раньше я не носила таких коротких, таких энергичных, открывающих лицо стрижек? Оказывается, у меня совершенно замечательная, почти идеальная форма черепа, и почти идеальные скулы, и дерзкие губы, и дерзкий взгляд! Девушка с такими скулами и с таким черепом не может позволить, чтобы ею манипулировали. Она сама может манипулировать кем угодно.
– Вроде все… – сказала Милка. – Я там тебе оставила кое-что…
– Что?
Привет из вчерашнего дня. Из прошлой жизни, где я числилась вечным корректором. Этот привет имел вид супертонкой косицы, которую Милка сплела с удивительным проворством. Косица (длиной в классические 35 сантиметров) произрастала прямиком из выстриженного затылка. Назвать ее ноу-хау парикмахерского искусства не поворачивался язык, но выглядела она довольно мило.
И даже концептуально.
Откинувшись в кресле, я навертела косицу на палец и поднесла ее кончик к губам: в нос ударил тонкий, но хорошо ощутимый запах сушеного винограда.
А попросту говоря – изюма.
– Надо же, как прическа меняет человека! – запоздало восхитилась Милка.
– Ты здесь ни при чем, – отрезала я.
Моя обычно бойкая подруга открыла было рот, чтобы возразить. И тотчас закрыла его, не произнеся ни слова: очевидно, в новой мне появилось нечто такое, что делало любые возражения бессмысленными.