Да нет же, нет! Шансы, что Гаро понравится Ёлке, равны… равны… ноль целых одна десятая процента. Или нет – одна тысячная. А каковы были шансы самого Сардика, учитывая весь его предшествующий опыт? Точно такие же. А между тем он сидит здесь, в ее машине…
Вот что сделает Сардик: откажет Гаро от угла. Прямо сегодня. Только не было бы поздно…
Сардик так терзался, что не заметил, как Ёлка остановила машину. Но не в окрестностях Карповки, а чуть ближе к Каменноостровскому, на улице Рентгена.
– Все, – сказала Ёлка, заглушив мотор. – Приехали.
– Вообще-то не совсем… Кварталов пять недотянули.
– Да нет, приехали. Дальше пойдем пешком.
– С машиной непорядок?
– Что-то вроде того. – Ответ выглядел слишком расплывчато, но Сардик не придал этому значения. – Не люблю ошибаться, но в ней, кажется, ошиблась…
– Оставишь ее прямо здесь?
– Конечно.
– А… ничего с ней не случится? Вдруг угонят?
– Все, что могло с ней случиться, – уже случилось. Да не заморачивайся ты!.. Давай, вылезай живее…
– А ты? – Сардик подозрительно посмотрел на ангела, который даже не думал двигаться с места.
– И я… Ты выходи, а я тебя догоню.
Он ни разу не обернулся, но шел медленнее обычного, вернее – еле ноги волочил. Он слишком хорошо помнил, как опасно отдаляться от ангела на расстояние большее, чем ®, хватанешь пару раз воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, – и привет. Но пока с дыхательной системой все было в порядке, и в самом деле – зачем было напрягаться и везти его на Петроградку, тратя бензин и время? Наверняка медля того, чтобы бросить, не попрощавшись.
Ёлка, как и обещала, догнала Сардика минуты через две и пошла рядом.
Пять кварталов – не такое уж маленькое расстояние, как может кому-то показаться. За пять кварталов Сардик успел рассказать Ёлке, что когда-то занимался фотографией и снимал моделей для модных московских журналов. Московские журналы менее опасны, чем питерские, справедливо рассудил Сардик, московских журналов – пруд пруди, за всем этим поганым столичным гламуром не уследишь, сколько ни старайся. Так что не будет ничего удивительного, если Ёлка не признает в нем великого фотографа с высокооплачиваемым долларовым копирайтом. Все это было там, в Москве, которая не имеет к Питеру никакого отношения. А потом ему остобрыдла фотография, вещал Сардик, и он пробовал себя как джазовый саксофонист. А потом надоело и это, и он вернулся к тому, от чего уходил, – к живописи.
– И как живопись? – поинтересовалась Ёлка. – Кормит?
– Я не кормлюсь от живописи. Нельзя рассматривать искусство как способ зарабатывания денег.
– А как его можно рассматривать?
– Как удовольствие. Как возможность прояснить отношения с миром. Как один из вариантов быть честным с собой. Как способ попасть в вечность… -
в этом месте Сардик подумал, что может показаться Ёлке скучным и пафосным неудачником, непризнанным гением, от которого всех с души воротит; ему не хватает легкости и иронического отношения к жизни, что так ценится всеми, независимо от пола и возраста. Как эти качества проявлялись в Шурике? А в Женьке? А в тенор-саксофоне Мчедлидзе и Иване Бабкине? И еще в десятке людей, которые – по определению – были много интереснее, чем Сардик.
Теперь и не вспомнить, нужно было внимательнее следить за всем этим сбродом, старичок!..
– Да нет, я продаю кое-что. На жизнь хватает. Вот недавно продал галеристу из Тюбингена одну свою картину… Тюбинген – это в Германии…
– Я знаю, – машинально заметила Елка.
– Картина называлась «В двух шагах от дождя».