Но она вдруг выпирает зад, вдавливается в него и начинает ерзать, пытаясь поймать его отросток меж ягодиц.
"Ого!" - Дмитрий обхватывает ее руками вокруг таза, смыкает их на лоне, хватает свой отросток и втискивается в нее. Вот теперь опять все тесно, туго, сухо и - вперед!
Люба приподнимается на локтях и коленях, уперев голову в подушку, сопит громче, громче, неистовей, а он подхватывает ее за груди: "О, боже, какие же они все-таки! Сразу за живое! Сразу!! И все! Все!!!"
Люба покачивает зад влево-вправо, как лодку, они заходятся в стоне одновременно, Люба в истоме вытягивает руки, потом ноги, валится животом на перину, Дмитрий не успевает за ней, отросток выскакивает, и семя извергается куда-то в простыни, но это уже не важно - он держит ее в объятьях и ощущает всю, всем своим телом, и им обоим сейчас так хорошо, как никогда еще не бывало!
И впервые в такой момент Дмитрий не вспомнил Юли.
* * *
Они долго приходят в себя. Любаня моется, меняет белье, помогает помыться мужу. Он наливает себе меду, пьет, предлагает Любе. Она не отказывается, отпивает, смеется:
- Ух, сейчас пьяная буду! Так тебя допеку, рад не будешь!
- Допекай. Соскучилась?
- Ой, Мить, соскучилась. И не только это вот... И в дневных делах... Трудно оказалось. Очень все сложно. Я думала - чего проще, домой ведь возвратилась, все привычно должно быть. Ан нет! Уезжала-то ребенком, не знала ничего, а теперь...
- Что теперь?
- Здорово мы, Мить, в Бобровке жили. Просто, скромно, легко!
- Жалеешь?
- Ну как тебе сказать? И жалею... Хорошо жили.
- Думаешь, тут хуже будет?
- Нет. Хуже не будет, я уверена. Но сложней! Намного сложней. Уровень другой.
- Ну что ж... Мы ведь и предполагали.
- Да. Но одно дело предполагать, другое - вживаться. Ты не думай, я не плачусь, не жалуюсь. Делюсь просто. С кем мне еще поделиться? Так ведь?
- Так, маленькая, так. Ничего. Пообвыкнем, оглядимся, обживемся (тебе легче, ты как-никак уже полгода тут) - все и образуется.
- Конечно, Мить! Только я не знаю, что мне тут делать.
- Вот тебе раз! А я думал, ты не знаешь, за что схватиться. Ты ведь в Бобровке все время была занята, а тут хозяйство в двадцать раз больше. Все уряжать да обустраивать на свой лад!
- На свой лад не очень... Надо как у всех. А вот занятия... В Бобровке мы, почитай, вдвоем с Юли, а тут... Знаешь, сколько ключниц, экономок, служанок мне братик приписал? Все за меня делают, шагу лишнего ступить не дают! Так что... Ну это ладно еще - обустраиваться. А обустроимся? Я боюсь - со скуки тут сдохну.
- Ну, нет! Чего-чего, а от скуки страдать тебе не придется. Занятие вырисовывается грандиозное. Так что это даже хорошо, что по хозяйству все за тебя делать будут.
- Да-а?! А что ж такое?!
- Ты не забыла, что в Бобровке не только хозяйством занималась?
- А чем еще?
- Помнишь, письма писала отцу, а потом брату? Длиннющие.
- Помню, - смущается Люба.
- Теперь-то ты понимаешь, зачем были нужны Москве твои письма?
- Понимаю.
- Теперь тебе придется делать все это для меня.
- Что делать?!
- Узнавать и рассказывать! Мне. Попросветил меня тут немножко отец Ипат, и ты вот говоришь: сложно! Сложная жизнь, сложная система взаимоотношений. А нам влезть, вжиться надо, свое место прочно занять в среде этих людей. Чтобы не просто независимо себя чувствовать, а чтобы без нас обойтись не могли!
- Вот как!
- Да. А для этого надо знать все их взаимосвязи и отношения. И не только раз узнать и на этом успокоиться, а узнавать постоянно, отслеживать все изменения, знать все, что ежедневно происходит в Москве: при дворе князя, у митрополита, у Вельяминовых, у других бояр, на татарском подворье и прочее, ну, сама понимаешь - быть в курсе всего! Всегда! Чтобы добиться здесь того, что мы задумали, надо очень много знать. В идеале - все! Но...