Неужели можно испытать своеобразную ностальгию перед подъездом незнакомой женщины и снова чувствовать себя оскорбленным ребенком?
«Дина! Пусть твоя виолончель сгниет к чертовой матери!» — сказал я себе, когда фрау Бирте открыла мне дверь. Сегодня она была не в красном. Она была в желтом.
Что сказал Андерс в тот раз в Бергене, когда я хотел пойти с моряками к шлюхам, ютившимся в переулках? Он не был против того, чтобы я прошел испытание на мужественность, но предупредил:
— Возьми с собой нож и денег не больше, чем требуется!
Девушка в тот раз оказалась моложе меня. Худая и грязная. Она привела меня в маленький темный домишко и усадила на кровать, застланную обтрепанным покрывалом. Она обращалась со мной как с несмышленышем. Мне пришлось столкнуть ее с себя. Я щедро заплатил ей и ушел. Если б я не боялся, что кто-нибудь увидит меня, я бы заплакал. Не потому, что и девушка и кровать были грязные и отвратительные. И не потому, что мои мечты не совпали с действительностью. Но мне чудилось, будто я наступил на руки девочке, которая упала в черную заводь и теперь хватается за ветки, чтобы не утонуть.
На вороте блузки у нее не хватало пуговицы, и руки были худые.
Уж лучше было думать об Акселе и Мадам из переулка Педера Мадсена в Копенгагене.
У фрау Бирте руки были округлые, и желтую блузку она выбрала не случайно. На ней было множество мелких пуговок. Двадцать, если уж быть точным.
Через полутемную переднюю она провела меня в гостиную. Я чуть не задыхался от бешено пульсирующей крови. Больше всего мне хотелось схватить и крепко сжать фрау Бирте. А потом получить то, что положено.
Вместо этого я обнаружил, что сижу на мягком диване.
Горничная принесла на подносе чайные чашки и печенье. Я жадно ловил какой-нибудь знак, который дал бы мне повод приступить к действиям. Это было похоже на заклинание духов или сеанс спиритизма.
Тем временем я занял место кандидата медицины Вениамина Грёнэльва в анатомическом театре. И рассматривал женское тело, держа наготове скальпель. Вскрытие трупов под руководством профессора Шмидта производилось по строго определенным правилам. Сперва следовало отделить от костей мягкие ткани. Но мне нужно было собрать в пригоршню всю кровь фрау Бирте так, чтобы профессор Шмидт не заметил на моих манжетах ни капли.
Тело фрау Бирте было не против такого вмешательства. Несмотря на целомудренные пуговки.
— Вы так и не нашли свою подругу? — спросила она.
— Нет, к сожалению. — Я не отрывал от нее глаз. Мне было ясно, что этот разговор предназначался для горничной. Пока та разливала чай, я узнал, что фрау Бирте ждет к себе несколько приятных гостей, с которыми хотела бы меня познакомить. Через некоторое время горничная снова вошла и спросила, должна ли она перед уходом еще что-нибудь сделать. Фрау Бирте весело махнула ей рукой, поблагодарила и сказала, что больше ничего не требуется.
Дверь закрылась, и я спросил, когда придут друзья фрау Бирте. Тут она снова легла на стол в анатомическом театре, и я мог вернуться к своей работе.
— Мой муж сейчас в отъезде. Было бы не совсем прилично… если б мы остались только вдвоем… — Она отодвинула в сторону чашку и предложила мне херес.
Я не сразу нашел подходящие слова. Но слова ей были как будто не нужны. Все исчезло в жарких движениях и дыхании.
Пена. Не знаю, когда я впервые увидел пену. Но с тех пор она возникала в моем сознании как меняющаяся, но вечная картина. Пена под руками женщин, доивших коров. Пенящиеся валы, набегающие на береговые скалы и на подводные камни у больших шхер. Белые Крылья бурлящей пены, разрезаемой носом судна, набиравшего скорость. Пена! На руках Стине, стиравшей морские рукавицы. На волосах Дины, когда она летом мыла голову в озерке за холмом. Пена, летящая из ноздрей жеребца, который сделал прыжок.