--Но мой фюрер...
--Что подпитывает ваши сомнения? Его способности серьезны?
--Совсем нет. Так, детские фокусы. Двигает мелкие предметы, раскалил знак отличия на лацкане мундира, тот оставил след на сукне. Но обещает, что способен продемонстрировать большее.
--Дайте ка взглянуть.
Фюрер заценил потемнение под свастикой на лацкане.
--Я ничего не вижу. Мундир попал под дождь, сукно под металлом потемнело. Еврей парит вам мозги, чтобы отсрочить свой конец, делая это с присущей его жалкой расе мастерством. А по-поводу летающих предметов, то у вас галлюцинации, дорогой Генрих. Вам надо попариться в сауне или съездить на охоту. А закончить свой день офицера с новыми девочками, дочками персидского шаха. Говорят, они украсили бордель своей непревзойденной красотой, подняв его на новый уровень.
--Мой фюрер, я примерный семьянин,-- засмущался Гиммлер.
--Пустяки, никто не узнает. Мы все здесь примерные семьянины.
Последнюю фразу услышали вошедшие в кабинет офицеры, которых впустил секретарь по знаку фюрера, и загоготали. Под их пошлые шуточки Гиммлеру стало ясно, что его доклад окончен.
-Времени у нас в обрез,- продолжил Гитлер...
Улучив удобный момент, Гиммлер решил навестить еврея.
Несчастный ждал своей участи в одиночной камере, с некоторой тоской разглядывая трещины в каменном полу.
Понаблюдав за узником через окошечко в двери камеры, Гиммлер отдал приказ тюремщику и тот впустил его вовнутрь.
-- Как дела, еврей? - немного высокомерно спросил нацист размышляя, как преподнести узнику неприятную новость.
-- Хорошо. А ваши, ваша.. эээ... честь?
Без ответа Гиммлер пожал плечами.
-- Я пришел, чтобы сообщить тебе не очень хорошую новость.
-- Какую, ваша честь? Я готов к любым новостям.
-- Завтра тебя вздернут.
Новость не понравилась Йоэлю.
-- За что?
-- За то, что ты еврей.
-- А как же руны, мою способности?
-- Они никого не волнуют. Гитлер сказал, что ты -- ошибка природы. И потому тем более заслуживаешь смерти. Благодари еще, что тебя всего лишь повесят. А не затравят, например, собаками, чего ты вполне заслужил.
-- Понятно, -- задумчиво сказал Йоэль.
Вдруг он затрясся и вытянул руку в направлении Гиммлера.
-- Что ты делаешь, презренный черт? - успел пробормотать нацист, чувствуя, как какая-то сила плющит его и размазывает по полу. Вырывает суставы, видоизменяет нос, скрючивает, растягивает голосовые связки, сужает и вытягивает лоб. Несколько минут - и второй Йоэль в костюме офицера CC валялся на полу камеры. Сам же еврей, спешно раздевшись, наоборот, приобрел практически портретные черты Гиммлера: арийский череп, стать, выработанную годами муштры. Легкий жирок в брюшке, волевой нос и твердое, с усмешкой, лицо.
"Скорей, скорей",-- бормотал Йоэль, переодеваясь в одежду рейхсфюрера. Немного сморщившись, он не все же не смог заставит себя надеть трусы Гиммлера, оставив себе свои старые, заштопанные Сарой лохматые "семейные". С некоторой брезгливостью он напялил на Гиммлера свои лохмотья. Тот лежал в параличе, только моргал глазами. Пару раз Йоэль двинул рейхсфюреру в морду, чтоб придать естественность горизонтальному положению последнего, после чего на хорошем немецком приказал часовому, которой в это время приходил в себя от столбняка: "Ну-ка отопри! Да быстрее, болван!".
Часовой, чистокровный ариец, бесстрастно и расторопно отворил камеру. "Йоэль" к этому времени очнулся, и попытался вскинуться в гневной реплике.
-- Их бин...
-- Успокой его, -- не глядя приказал "Гиммлер", и не оборачиваясь вышел из камеры, слыша за спиной тупые удары тяжелых кулаков охранника.
Никто на следующий день не удивлялся причудам рейхсфюрера, затворнически просидевшего в своем кабинете подписывая бумаги, а потом уехавшего в одиночестве на охоту верхом на лошади. Лошадь вернулась к вечеру без седока. Поиски помогли найти его вещи. Аккуратно сложенные, они лежали на берегу горного ручья, несущего в этот сезон бурные потоки подтаивающих ледников. В замке объявили траур и по всему третьему Рейху тоже. И только под вечер повесили в утешение собравшейся толпе последнего еврея.
Из трупа негодяя решили сделать чучело. Когда вынутое из петли тело раздели, на его бедрах с удивлением обнаружили именные трусы Гиммлера. Об этом тут же сообщили Гитлеру, который велел сию информацию засекретить, а обнаружившим пикантный факт служащим сделать лоботомию, чтоб не болтали.
И только в разговоре с верным другом Эмилем Морисом Гитлер признался:
-- Я давно замечал за Генрихом этот грешок, но закрывал на него глаза. Он взрослый человек, какое нам дело до его личной жизни, если он хороший солдат Рейха? Но чтоб с евреем... это уж слишком. Ты знаешь, Морис, что я думаю?
-- Что? -- спросил Морис, преданно глядя в глаза фюреру.
-- Я думаю, это был суицид. Генрих не мог пережить, что его друга повесят. И решил уйти из жизни, утопившись в горном ручье.
-- Наверное, это так, мой фюрер, -- согласился Эмиль, Он всегда соглашался с гением начальника.