Кто-то добавляет в кофе кроме сливок еще что-то. Корицу, например, мед, алкоголь, пломбир. Нина не любила этого. Она предпочитала вдыхать и пить утренний нектар в первозданном виде, или в первородном, как она говорила, и никаких новых нот, не надо заглушать музыку пробуждения, не надо скрывать симфонию чистого вкуса за нагромождением иных нот. Иначе симфония превращалась легко в какофонию. Для того чтобы обязательно пробудиться не нужны были акценты. Кофе – шоколадная бабочка – и так прекрасен.
Она встала, оделась, сладко потянулась и прошла на кухню. Вот он, новый день и новые открытия, а, возможно, ничего нового и не случится, но день обязательно будет прекрасен.
- Доброе утро, Андрей.
- Доброе, - улыбнулся он.
Ей почудилось, что она сейчас шагнула в комнату из иного мира, из мира снов, вернулась из долгого-долгого путешествия, которого не запомнила, но вынесла из него только хорошее. Если и было плохое, оно забылось, оно осталось по ту сторону реальности. Есть такая поговорка: все плохое я оставлю во сне. Так пусть оно и исчезнет навеки там.
- Как прошла ночь? - спросил Андрей.
- Замечательно. Я так сладко никогда не спала. Мне снилась зима, сильный мороз и… - Она задумалась, припоминая. – Кажется, смутно я видела два мужских силуэта. Лиц я не запомнила. Они разговаривали о звездах.
- Всего не запомнила? Ты просто устала. Это волнение. Такие перемены: выбор картин для выставки молодых художников, мысли о том, как все это пройдет. Возможно, те два человека говорили не о звездах, а о твоих картинах.
- Ты придешь вечером?
- Нет, к сожалению. - Андрей тяжело выдохнул. – Прости. Не получается.
Он поднес чашку к губам. Казалось, что он прячет улыбку, но глаза не смеялись. Взгляд направлен внутрь. Он обдумал следующую фразу и сказал:
- А завтра тебе точно надо туда ехать? Может, не стоит с ним встречаться?
- Все-таки мы с ним остались друзьями, - неопределенно сказала Нина.
Действительно, решила она, нехорошо получилось бы, если в последний момент отказаться от встречи. Конечно, можно выдумать миллионы причин, и каждая будет благовидным предлогом, но была проблема, которую Нина назвала: «парадокс чистой совести». Никто не упрекнет ее, ни Андрей, который сидел напротив, ни даже он, старый приятель, но для успокоения души нужна эта встреча. Да и повидать его, почему бы и нет? Они так давно не пересекались.
- Жаль, - сказал Андрей. – Я смогу только через неделю. Но я обязательно позвоню, как освобожусь.
Она не ответила. Ее взгляд скользнул по столу и остановился на краешке скругленного угла. Солнечное пятно медленно кралось к столешнице. Нина посмотрела в окно. Ее мысли завертелись вокруг предстоящей выставки.
- Надеюсь, ты не ревнуешь? - спросила она.
- К твоему бывшему? - искренне удивился Андрей. – Нет, я…
Она перевела взгляд на него. Он внимательно посмотрел ей в глаза, словно ища окончание реплики, улыбнулся и продолжил:
- Я не настолько ревнив. И я не настолько забывчив. И я помню, ты говорила о той странной картине. Она будет на выставке. Затем ты подаришь ее Сергею, знаю для чего. Чтобы похвастаться.
- Верно. Картина называется «Репетиция оркестра». Пускай Сергей знает о моем маленьком триумфе.
«Пускай знает о моем маленьком триумфе», - эхом повторил про себя эти слова Андрей. Такие фразы он называл уколом дамского зонтика. Не смертельные, но чувствительные. Со стороны они выглядели забавными. В этот раз укол предназначался для ее бывшего мужа Сержа. Серж – так она называла его на французский манер.
Уж что у них не заладилось, Андрея особо не интересовало, так как дело прошлое. И прошлое исчислялось не годами, а уже десятком с лишнем лет. Думать о ее прошлом? В эти минуты ему нужна была она такой, какая есть – настоящая или манерная, нежная, легкая, утренняя или вечерняя. Любая. Он пока смутно представлял Нинину жизнь вне орбиты своего существования, точнее в том времени, которое он называл «ее прошлое». Она рассказывала о минувшем, и неясные образы размытой акварелью вставали перед внутренним взором, оттого казались нереальными.
- До встречи, - сказал Андрей, собираясь.
- Обязательно звони.
Квартира опустела.
Нина почувствовала легкую горечь, смешанную с привкусом чего-то сказочного. И это сказочное находилось в соседней комнате. Телефон. Надо позвонить Ольге. Договориться о встрече в кафе и отметить «выход в свет». Звучит, смешно и надуманно, но если бы не подруга, вряд ли Нина оказалась бы на предстоящей выставке молодых художников. Вначале Ольга ненавязчиво намекала, затем настойчиво жужжала и жужжала над ухом, как беспокойная пчела над сладким пирогом, но, в конце концов, добилась-таки своего. Сегодня днем пройдет выставка, где будут их картины.
В кафе на углу, так хорошо им знакомом, девушки встретились и расположились за столиком рядом с окном.
- Круассаны с вареной сгущенкой, - заказала Нина. - Тебе тоже?
- Нет, лучше с абрикосовым джемом. Сгущенку не переношу, - ответила подруга.
Официант принял заказ.
- Что так? - поинтересовалась Нина.
- Это давняя история. Из детства. Из летнего лагеря. В лагере я в то лето, в каком году, не помню, была вожатой, и случилось так, что в наши жадные руки попались несколько банок сгущенки. С чего все началось, не скажу. Ни лиц, ни фамилий, ни обстоятельств говорить не буду. Не вспомнить. В общем, вожделенная жестяная тара с голубыми наклейками, ну, ты знаешь а-ля made in USSR, оказалась у нас, и наша шайка пионервожатых, запершись от малышни, стала уничтожать продукт. Странно, но последствий не было. Или я уже не помню. В общем, общественное порицание не зависло над нашими головами как грозовые тучи. Грома и молний не было. Но последствия пришли потом, более страшные. Мы объелись сгущенным молоком так, что я с тех пор видеть его не могу. Ни вареное. Никакое. Хотя столько лет минуло.