- Пил уже, - отвечает Люк, не трогаясь с места. - Со вчера, с девяти вечера пью. Столько воды выпил, что если упаду, то из меня, как из артезианского колодца, захлещет.
- Все равно уходи, - говорит дядя Айк. - Ступай отсюда.
Поднялся Люк и поплелся прочь, тарахтя, как эти одноцилиндровые бензиновые моторчики, но только куда чаще и равномернее. Пошел на соседний номер, оттуда его тоже прогнали, и он пошел дальше вдоль насыпи. Наверно, он уж совсем на себя рукой махнул и надеялся, что кто-нибудь все-таки сжалится и пристрелит его. Охотники говорили потом, что его "Ии-ох!" доносилось до самого лагеря, - эхом отдавалось в заречных камышах, как из рупора со дна колодца пущенное; даже гончие, идущие по следу, переставали лаять. Так что в конце концов все охотники попросили его убраться в лагерь. Там-то он мне и встретился. Старик Эш с майором тоже вернулись уже, майор лег поспать хоть чуток, а Эш был на кухне, но что ж такое Эш: негр как негр.
Вот то-то и оно. Никто бы и не подумал на него - ни я, ни Люк. Пес буду, иногда захочешь подшутить над человеком, а вместо этого разбудишь ненароком какую-то грозную силищу в темноте где-то, и тогда весь вопрос в том, расположена ли она шутить и не ткнет ли самому тебе в рожу твою шутку. Так и здесь. Говорю я Люку:
- У тебя это со вчерашнего вечера? Почти сутки, значит. По-моему, пора тебе что-нибудь предпринять.
Он смотрит на меня так, как будто сейчас вот вскочит и не решил еще кому - либо мне, либо себе голову откусит, - и медленно и мерно икает. Потом говорит.
- А мне и так хорошо. Мне нравится. Но если бы с тобой это случилось, я бы тебя вылечил. Знаешь, как?
- Как? - спрашиваю.
- Оторвал бы голову. Тогда бы тебе нечем было. Сразу б кончилось. Я по-дружески.
- Само собой, - говорю.
Они все уже поужинали, а он и не притронулся: ничего туда не лезет, только оттуда, - все равно как улица с односторонним движением. Сидит на кухонном крыльце на ступеньках и икает, но без "Ии-охов": наверно, майор предупредил, что выкинет из лагеря, если он разыкается по-утрешнему. Я ему зла не желал. Мне уже рассказали, как он ночью людям спать не давал и всю дичь кругом распугал, и притом прогулкой он хоть время убьет. И говорю, значит:
- Пожалуй, я бы мог тебе помочь советом. Но раз тебе нравится...
А он говорит:
- Хоть бы какое средство найти. Я десять долларов бы дал, чтобы одну минуту посидеть без этой ик...
И тут снова пошло. До тех пор он хоть негромко икал, а тут напомнил себе и точно рубильник включил: "Ии-ык! Ии-ох!" - как утром, когда его из леса прогнали. Слышу, майор по комнате затопал, и в этом топанье чувствуется злость.
- Тш-ш! - шиплю Люку. - Хочешь, чтоб майор опять взбеленился?
Он немного притих. Старик Эш и другие негры на кухне возятся, а он сидит на ступеньках снаружи и говорит:
- Я на все готов, что ни скажешь. Я уже все перепробовал, что сам знал и что другие советовали. Дыхание задерживал, водой накачался, тугой стал, как рекламная шина автомобильная, потом уцепился коленями вон за тот сук и провисел вниз головой минут пятнадцать, потом еще выдул бутылку воды не отрываясь от горлышка. Сказали дробину проглотить - проглотил дробину. А она все не проходит. Так что ты мне посоветуешь?
- Не знаю, как ты, - говорю, - а я бы на твоем месте пошел к кургану и полечился у старого Джона Корзины.
Он насторожился, медленно повернулся, смотрит на меня; пес буду, даже на время икать перестал.
- У Джона Корзины? - переспрашивает.
- Точно, - говорю. - Эти индейцы знают такие средства, какие и не снились белым докторам.