>
Вал
— Ох, малыш, что же ты творишь?
То ты, как маленький дерзкий котеныш, пытаешься раздраконить меня, то, наоборот — ластишься! Только стоит мне поверить и решить, что вот ты такой, как ты снова выкидываешь коленца, убеждая меня не делать поспешные выводы. Сопротивляешься, дразнишься.
— Какой ты есть на самом деле?
— Что творится в твоей симпатичной головушке?
— Что за ветер там гуляет?
Я пытаюсь просчитать тебя, пытаюсь определить линию поведения, но никак не могу предугадать, как ты поступишь в тот или иной момент.
— Непредсказуемый! Но, не смотря на все твои закидоны, я рад, что ты такой, какой ты есть. Сейчас есть. Но что произошло, почему ты стал таким?
— Что изменило тебя?
Ты не скажешь. Я уверен, что нет. Пока нет. За твоей смелостью и дерзостью я чувствую твою неуверенность. Ты как будто по тонкому льду ходишь. Настороженный, собранный зверек, готовый дать отпор любому, кто на тебя косо посмотрит. Глупый! Глупый котенок! Ты считаешь меня врагом, но это не так! Я чувствую, как ты поневоле тянешься ко мне. Дай узнать тебя получше, дай увидеть тебя настоящего!
Ты был такой ершистый и очень смелый там, на поляне, и в то же время страстный и нежный! Я увидел тебя и таким. Малыш, если бы ты знал, чего мне стоило сдержаться и не сделать тебя навсегда своим! Но я не хотел так. Не хотел, чтобы наш первый раз стал таким. На голой земле… В траве… Нет, ты достоин намного большего и я могу подождать.
Хочу тебя на брачном ложе, в легкой истоме и спокойной, романтичной обстановке. Не спеша, никуда не торопясь… Но ты едва не ломаешь все мои планы! Любопытный глупыш, но такой необычный! Такой, каким можешь быть только ты! Как просто было бы потерять контроль. Ты такой доверчивый! Проходишь полуоборот и совсем не понимаешь, что этим даешь мне разрешение делать с тобой все, что моей душе угодно! Неужели ты совсем не видишь, как действуешь на меня? Как мне хочется… Хочется прикоснуться, погладить твои миленькие ушки и очень чувствительный хвост? Ты такой искренний, требовательный и нетерпеливый! Каждый раз, когда мы сталкиваемся, ты чуть приоткрываешься для меня, показываешь новую грань своего характера, свою натуру.
Ты полон сюрпризов, как приятных, так и не очень. У тебя на шее шпионский артефакт, знал ли ты об этом? Догадывался ли, что тебя используют? А может, сам добровольно подписался на это? Я думал всю ночь: и тогда, когда перенес тебя в комнату, и тогда, когда обтирал мокрым полотенцем, и даже тогда, когда, одевая тебя, оглаживал на прощание твое прекрасное тело.
Я принял решение. Знал ты или нет, но пока он находится на тебе, мне не стоит к тебе приближаться. Не стоит откровенничать, слишком многое ты можешь из меня выпытать, душу вытянуть своими невинными, но такими хитрющими изумрудными глазами.
Я видел твою обиду, читал по каждому резкому движению. Как в открытой книге. Когда ты обижен, ты такой… Такой, что мне стоит огромных усилий сдерживать себя, чтобы не подойти, не заласкать, не утешить.
Я сорвался, сорвался, когда мой помощник сказал, что если я не хочу твоей гибели, то мне стоит пересадить тебя к себе. Я не поверил.
Неужели тебя не учили верховой езде? Не может этого быть! Но, пару раз проехавшись мимо и присмотревшись к тебе, убедился в обратном.
— Как вообще такое возможно?
— Как можно скакать полдня и чуть не падать, а потом, шало улыбаясь, показать прекрасные данные и хорошую выучку?
Опять дразнишься! Ты снова бросаешь мне вызов и не столько тем, что, умчавшись, показываешь язык, сколько тем, что я увидел твою улыбку, услышал твой искристый, веселый смех, но вызвал их не я, и адресованы они были не мне.
Я снова не смог сдержаться, но ты! Ты, своими вопросами и предположениями, всколыхнул все мои сомнения. Подтвердил то, чего я так боялся.
Ты знал про кулон! Но не сказал. Ты лепечешь какие-то оправдания, не понимая, что чуть не подверг всю мою семью опасности. Не понимая, а я не могу тебе объяснить! Не могу, из-за этой гадской штуки, висящей на твоей изящной шее.
Какие твои тайны могут стоить жизней, малыш? Что ты за коротенькую жизнь мог сотворить такого, чтобы перевесило это? Тебе придётся снять его, придется, если действительно хочешь построить со мной близкие отношения, а пока мне нужно предупредить всех об артефакте. Моя личная охрана в курсе, что мои родители не совсем одного вида.
Э-м-м, совсем не одного! Мой отец-шаман рассказывал мне, что много веков назад, в то время, когда он был еще молод и неопытен, не смог удержаться и слишком уж глубоко погрузился в транс… К нему явился демон… И вскоре на свет появился Я.
Конечно, на Майне об этом «прискорбном» факте знают далеко не все, а точнее, единицы. Законы мира одинаковы для всех, но… Мой второй па сделал прощальный подарок отцу, накрыв Майну покровом, защищающим всех ее обитателей от агрессии и воин, а периодически и стирающую память у слишком уж любопытных. Конечно же, не всю, а только ту, что напрямую касалась смешения видов и чистоты души.
Но все-таки кулон — сильный артефакт, и не стоит давать ему хоть малейший шанс пронюхать о том, что творится в «моем» мире, и надеюсь, что очень скоро смогу сказать в «нашем», в «нашем» с тобой, звереныш, мире.
Дать распоряжение — я-то дал, но оно не потребовалось. Ты сам отдалился от меня, от нас. Сначала ты отделывался дежурными фразами, а после и вовсе замкнулся в себе. В первые дни я не переживал. Понимал, что ты обдумываешь мои слова и не хотел тебе мешать, но время шло, а от тебя прежнего ничего не оставалось. Твои изумруды погасли, а я, как ни пытался достучатся до тебя, так и не смог.
Воины видели все и пытались сгладить возникшие проблемы в наших отношениях. Шутили, подкалывали, даже оскорбляли, чтобы ты хоть как-то отреагировал, но все было напрасно. Ты смотрел пустыми глазами сквозь нас. Не видя, не замечая, и уже отказываясь даже от еды. Я и Мар, мы почти не разговаривали. Он винил меня в твоем состоянии, а я не знал, стоит ли оправдываться? Я действительно был виноват. Не стоило так прямо ставить тебя перед выбором, но и узнать поближе друг друга, да и просто поговорить, не раскрывая тайн, объясниться, в конце концов, было невозможно!
Так прошли две недели. Две недели твоего молчания! Мы вышли к морю. Оставив тебя и воинов на пристани, в уютном кабачке, я ушел договариваться с капитаном корабля о каютах. Нам оставалась самая приятная часть пути, и я где-то в глубине души надеялся, что, может быть, в море ты оттаешь и снова вернешься к нам, ко мне.
Наверное, стоило послать кого-нибудь из воинов, но я хотел пойти сам, не мог смотреть на то, во что ты превращаешься. Не мог находиться рядом, чувство вины и бессилия разгрызали сердце и оно истекало кровью. Я был подавлен и рассеян, и только это могло служить мне оправданием того, что я долгое время не обращал внимания на недовольное сопение и явное беспокойство Духа. Когда же я возвращался с хорошей новостью, тебя уже не было. Воины мирно посапывали, уткнувшись лицами в стол. Вульф дрых под стулом, жалобно поскуливая, а тебя уже не было.
Я не пожелаю никому испытать те чувства, которые я испытал, не найдя тебя. Все наши тайны меркли по сравнению с тем, что тебя не было рядом, что тебя уже может и не быть никогда рядом. Я уверен, мы все сможем решить и преодолеть, все, кроме смерти. Только она конечна.
Я вспомнил про сережку, которую ты так беспечно повесил мне на ухо.
Уверен, ты даже не догадываешься о подаренных тобой ей свойствах. Не знаешь, потому что спрашиваешь у меня в тот же вечер «как я тебя нашел».
— Боже, котенок, ты у меня еще такой глупыш!
— Такой беспечный!
— Такой…
Почему ты не думаешь? Спроси любого ребенка, все знают главное правило — «Любая вещь может приобрести определенные свойства при определенных обстоятельствах и стать магической!». Это же была помолвка. Мы предстали перед Богом, объявляя о добровольном желании соединить в одну линию наши жизни. Когда ты одевал ее на меня — это значило, что ты доверяешь мне свою жизнь! Энергия алтаря, твоя энергия, солнышко, да еще и камень в сережке, впитавший капельку моей крови, которую ты с таким удовольствием и беспечностью пролил, не замечая… Это уже поисковой амулет. Но это была только первая твоя оплошность, вторая же ошибка случилась вечером, тогда, когда ты прикусил от усердия свою губку, а потом зализал проворным язычком мое ухо, конечно же, забыв о ранке и поделившись с камушком и своей кровью тоже.