– Ну что, Шелест? Понравилась тебе девочка? – спрашиваю я.
– Да как тебе сказать… Я понимаю, почему шеф колеблется. В голове у нее какие-то игрушки, сказки про упырей и все такое. Мишура и обертки от конфет. Настоящих убеждений нет. Я лично не вижу ни протеста, ни неудовлетворенности жизнью, ни бегства от общества.
– Убеждения мы ей дадим, если она нам подойдет. Ты же сам говорил – человеческая душа как благодатная почва, в которой могут прорасти любые семена. Главное – это создать нужные условия. Да и потом, сколько можно комплектовать наши ряды маргиналами и отщепенцами? Неужели полноценные люди не могут разделять наших убеждений? Шелестов криво улыбается.
– Тебе прочесть проповедь? – вкрадчиво спрашивает он.
– Не надо, – отвечаю я с усмешкой. – Полноценные люди, составляющие основу современного общества, вообще не способны иметь самостоятельных убеждений. Их кредо – благополучие той серой массы, к которой они принадлежат. Их цели – навязанное обществом стремление к материальному достатку и личному счастью. Я правильно цитирую Тихона Шелестова?
– Почти. Только не навязанное, а усиленное. В каждом человеке заложена склонность к сытой и спокойной жизни, которая берет свое начало в доисторические времена, когда борьба за существование и поиск пищи были нашими основными занятиями. Но времена изменились, а человек – нет. Как кошка или собака, которой для счастья достаточно сытно поесть и поспать на солнышке, так и они купаются в благах и работают на общество, чтобы побольше этих самых благ купить. Как будто получение удовольствия есть высший смысл жизни.
– Гедонизм.
– Да. Живи для себя, говорят они. Ну и живут, как мотыльки-однодневки. Лучшее, что может сделать такой вот изнеженный бюргер, так это обеспечить своих детей, чтобы они имели шанс что-то изменить. Но он их еще и воспитывает в духе своих мещанских ценностей.
– Но ведь не каждый готов положить жизнь за идею, как мы с тобой, – возражаю я.
– А тогда пусть не мешает тем, кто готов, – сухо отвечает Шелест. – Не клеймит общественным мнением как преступников и не науськивает спецслужбы на наш след. Мы ведь с ним боремся – с этим маленьким человеком, который не хочет видеть ничего дальше своей уютной норки. Человечество рвется в космос, а ему бы только заполучить унитаз с подогревом, и ничто другое его не волнует!
– Да уж, – усмехаюсь я. – Тебе бы на площадях выступать. Ты прирожденный оратор, к тому же человек идеологически подкованный, не то что я.
– Твоя главная проблема, Лекс, это твое раздвоение. Тебе давно пора в пользу целостности личности расстаться с одной из своих ипостасей. Как бы это не сказалось на твоей эффективности.
– Посмотрим, – я ухожу от ответа. – Ты меня не первый год знаешь, надеюсь, просечешь вовремя, когда я начну сваливаться с катушек?
– Просеку. Кстати, шеф дал тебе эту штуку, о которой мы говорили?
– Да.
Мы молчим какое-то время.
– Сейчас главное – это новый заказ Синдиката, – говорит Шелест. – Если мы это сделаем, то будут деньги, чтобы в “ММ-79” закончили работу.
– Знаешь, мне немного не по себе, – жалуюсь я. – Когда мы все это начинали, как-то не верилось, что у нас получится, что спустя всего несколько лет мы будем стоять на пороге революции…
– Боишься? – усмехается Тихон. В темноте сверкают его зубы.
– Пожалуй, – соглашаюсь я. – Мне страшно, что назад пути не будет, если вдруг что-то пойдет не так.
– Назад пути никогда нет. Мы сражаемся за то, чтобы у человечества было будущее, или ты забыл?
Из темноты появляется Леля, возвестив о своем приближении шорохом гравия под ногами.
– Ну что, пошли?
Ночь уже уступает свои права рассвету, возвращая проглоченные контуры домов, обступивших пустырь.