Лежанки были такими же серыми, как и пол, и стены, – то есть как все, что успел увидеть на корабле Учитель. Он провел рукой по лежанке, затем по стене. Не дерево и не металл. Твердое, как металл, и теплое, как дерево.
Ачаду вновь склонился к мальчику. Приподнял его, помог сесть на лежанку. Хепсу сразу попытался лечь, но Учитель остановил его:
– Друг мой, сейчас не время спать! Нам надо многое обдумать. Твои измышления очень нужны мне сейчас.
Мальчик, опустив голову, молчал.
– Ну же, ну, Хепсу! – принялся тормошить его Ачаду. – Приди в себя! Возьми себя в руки!
Ученик вяло помотал головой. Говорить он не мог. Или не хотел. И это более всего тревожило сейчас Учителя. Лучше бы Хепсу кричал, плакал – это нормальная реакция детской психики в подобной ситуации. А вот такое молчание, апатия, уход в себя… Этому надо было как-то помешать! Но как?
Ачаду вскочил, зашарил глазами по сторонам, хотя и так знал, что ничего в крохотной серой комнате, кроме них самих, нет. Зато… что-то мягко хлопнуло его по спине. Мешок! Учитель совсем забыл про него; он забросил его за плечи – там, в надувной лодке, перед тем, как подхватить на руки мальчики – совсем бессознательно, по привычке. Но чем он может помочь? Хотя… Нечто твердое упиралось в спину сквозь грубую ткань. Учитель снял мешок, развязал. Ах, вот оно что! Это же игрушка Хепсу! Маленький дусос. Какой с него прок?
И все же Ачаду поднес игрушку к губам, как делал это мальчик, дунул. Дусос издал неприятный жалобный свист. Хепсу вздрогнул и приоткрыл глаза. Учитель дунул сильней. Игрушка засвистела громче, но все так же неприятно. Ачаду непроизвольно поморщился. Зато мальчик наконец-то заговорил:
– Дай мне. Ты не умеешь… – И протянул руку.
Ачаду воспрял духом и отдал Хепсу игрушку. Тот принял ее бережно, провел рукой по трубочкам, будто погладил, а потом медленно поднес ко рту. Он дунул совсем не сильно, но дусос отозвался красивым и очень печальным звуком, пробравшим Ачаду до самого сердца. Трубочки забегали вдоль губ Хепсу, и Учитель невольно заслушался – столь проникновенные звуки полились из невзрачной игрушки. Казалось, что сделанный из сухого дерева дусос ожил, превратился в разумное существо и рассказывал сейчас о своем горе, о страхе, охватившем его, о невозможности вернуться домой…
Что-то пробежало по щеке Ачаду и упало в бороду. Он провел ладонью – вода… Невольно глянул вверх и только тогда понял, что глаза его полны слез. Что за ерунда! Учитель не верил своим ушам и глазам – сушеная деревяшка не могла сделать такого! Или дело тут вовсе не в ней, а в мальчике? Но тогда это совсем необычный мальчик!
Ачаду и раньше выделял Хепсу среди остальных учеников из-за его ума и сообразительности. Но лишь сейчас он понял, что дело тут было не в уме – точнее, не только и не столько в уме, а в чем-то еще, не подвластном сознанию, в чем-то неосязаемом, исходившим из темных, бездонных, как твердое «озеро», глаз мальчика… Хепсу был другим, не таким, как все остальные, не таким даже, как сам Ачаду. Поэтому и понять его до конца вряд ли было возможно.
Мальчик словно подслушал мысли Учителя. Он перестал дуть, убрал дусос от губ и медленно, ритмично покачивая головой, произнес:
– Мы от неба закрыты,
Нас от дома уносит,
Наши губы разбиты,
Если кто-нибудь спросит:
«Что искали за краем?»,
Мы, и сами не зная,
Промолчим, умирая,
Губы не разлепляя…
– Тут ты не во всем прав, мальчик! – обнял ученика Ачаду. – Умирать мы еще погодим! А вот губы разлеплять и впрямь не всегда стоит… Даже если они не разбиты пока.
Глава 6
Олрог и Залг шли по длинному коридору корабля и спорили. Впрочем, даже не столько спорили, сколько привычно перебрасывались вопросами и ответами, почти наверняка заранее зная, что скажет напарник.
– Да не знают эти бесполезные ничего! – ворчал Олрог.