— Никак опять задумался? Вот беда мне с этими панычами, елкина ковырялка! Все думают и думают… О чем хоть замечтался? Или, верней сказать, о ком? О зеленокожей страхолюдине?
— Перестань! — Словинец почувствовал закипающий гнев. Еще чуть-чуть и сорвется на крик. — Зря ты так, Ярош. Она нам всем по два раза жизнь спасла. Себя не пожалела.
— Да ладно! — Бирюк согласился с поразительной легкостью. Махнул рукой. — Не надо — не буду. Только я постарше буду. И мой тебе совет, пан рыцарь, — не грусти о мертвой нежити, когда живая девка под рукой имеется. Уяснил?
— Это ты про…
— Во-во. Про королевну нашу.
— Ну, какая ж она королевна?!
— А это с какой стороны поглядеть. Жалко, что она в Ошмяны поехала. Надо было тебе уговорить ее остаться.
— Скажешь тоже… Пускай едет.
— Гляжу я на тебя, — разбойник уже завершил обход выгорелого пятна и остановился прямо напротив рыцаря, — и диву даюсь. Рыцарь ты или монах какой?
— Ты это на что намекаешь?
— Да я не намекаю. Я прямо могу сказать. Девка-то она не королевских кровей, елкина моталка. Но все что надо, все при ней. И тут, и тут…
— На себе не показывай, — попытался перевести разговор в шутку Годимир.
— А ты не учи меня, пан рыцарь! — сердито откликнулся Ярош. — Тебе дело говорят, а ты… Неужто тебе интереснее за драконами по горам гоняться, королевен там всяких искать — леший пойми еще живая она или нет, а может, уже с новоявленным женихом десяток поприщ [9] отмахала!
— Не смей!
— Помолчи, помолчи, пан рыцарь. Послушай, елкина ковырялка. Я хоть и черного роду, а голову на плечах имею.
— Ну, так и…
— Слушай, слушай! Потом еще благодарить будешь. Что тебе толку в сбежавшей Аделии? Ты прям так и думаешь, что найдешь ее и в рыцари тебя посвятят по всем правилам? А после обвенчают с наследницей Ошмянского престола? А после батюшка-король, свет Доброжир наш ненаглядный, и на твою макушку корону взгромоздит?
— А почему бы и нет?
— Эх, взрослый ты парень, пан рыцарь, а в сказки веришь! Прошло то время, когда короли слово, данное принародно, держали насмерть. Прошло и то время, когда в рыцарстве опору любого трона видели, хоть Хоробровского, хоть Ошмянского. Зря, что ли, столько наемников в королевских армиях? Как думаешь, елкина ковырялка?
— Ну… — Годимир замялся.
— Вот то-то и оно. «Ну» да «ну»… На одно это ваше рыцарство и способно. Мечами махать да длиной мериться…
— Чего длиной?
— Да выходит, что копья! Больше вам и помериться нечем!
— Ты говори-говори, да не заговаривайся!
— Прямо! Пугать меня вздумал? Я пуганый. А в этой жизни только удара в спину боюсь, елкина ковырялка!
— Ты, Ярош…
— Да! Я — Ярош. И за тебя же, дурня благородного, переживаю. С чего бы только, елкина ковырялка? Не пойму! Ты, за королевнами да паннами сердца гоняясь, запросто можешь счастье в жизни упустить! Чего ты ее с ошмяничами отпустил?
— Так что ж мне, в ноги ей падать было? Уговаривать? — возмутился Годимир.
— Да ты не то что в ноги, ты поговорить не пытался!
— А что я? Почему я?
— А кто еще? Я? Я — старый уже. Мне бы вдовицу найти добрую да домовитую, и чтоб за бражку не сильно пилила, и все. Большего счастья не надо, елкина ковырялка. Певун? Так он, будь уверен, уже вовсю клинья подбивает! За ним не заржавеет. Вот уведет у тебя девку — локти кусать будешь, а поздно…
Годимир сердито нахмурился. Нравоучения Яроша его изрядно утомили. Добро, был бы ученый мудрец или убеленный сединами благородный пан-рыцарь, а то лесной молодец.