Шениор смотрел на стоящего перед ним дэйлор, тщась хотя бы приблизительно определить его возраст. Волосы, заплетенные сложным узором, были белы, как пики гор – но лицо оставалось гладким, словно мастерски вылепленная и отполированная маска.
Шениор судорожно сглотнул. Чем дольше он взирал на дэйлор, тем острее становилось ощущение опасности… Она словно волнами исходила от незнакомца, неприятно щекотала ледяным когтем затылок, сжимала скользкой рукой сердце…
Что же в нем было не так? Высокий красивый лоб, тонкий нос, жесткая складка губ, твердая линия подбородка – гармоничное сочетание, красноречиво говорящее о внутренней силе и мудрости… Ничего пугающего или отталкивающего, скорее, наоборот.
И внезапно Шениор понял, что же его так смутило. Глаза! О, эти глаза были очень странными, не такими, как у прочих детей Дэйлорона. Не черными агатами, но сияющими сапфирами, отражающими свет звезд, под капризным разлетом черных бровей.
Седовласый дэйлор улыбнулся – дружелюбно, располагающе.
А Шениор ощутил, как зашевелились на затылке волосы.
«
* * *
…Двенадцать министров сидели за столом Совета – двенадцать стариков, сморщенных, как сушеные грибы. Содержимое их черепов, по мнению Императора, находилось примерно в том же состоянии, что и тела. Квентис ничуть не удивился бы, если бы, заглянув в ухо одному из своих преданных помощников в трудном деле правления, увидел бы там раскинувшего свои невесомые сети паука-крестовика. Самый младший из министров, граф Энкский, был всего лишь на пятнадцать лет старше отца Квентиса, уже упокоившегося в садах Хаттара. Самый старший… Император боялся даже предположить, сколько лет топчет старик коридоры дворца. Ходили упорные слухи, что герцог Ашалий служил еще деду Квентиса. Годы и болезни сделали министра скрюченным и сухим, как лист, который дерево забыло стряхнуть по осени, и который чудом продержался на ветке до весны. И не торопился Хаттар Всеобъемлющий призвать к себе это жалкое подобие человека, и продолжал министр бодро шаркать мягкими туфлями по мраморному полу императорского дворца.
«В то время как отец мой давно покинул этот мир», – мрачно подумал Квентис, окидывая взглядом своих министров, собравшихся на совет.
Двенадцать пар выцветших и близоруких глаз настороженно следили за ним. Они казались Квентису липкими и неприятными, как паутина, да, к тому же, еще и неприязненными. Иной раз ему казалось, что министры просто-напросто завидуют ему, такому молодому и сильному, тогда как их время осталось в далеком прошлом. Но прикажи он министрам закрывать глаза во время Совета – в тот же день всему двору станет известно, что Император сошел с ума. Посему Квентис только скрежетал зубами и старался избавиться от мерзкого ощущения липнущей к коже паутины.
– Итак, мои верные подданные, что вы скажете? – он улыбнулся, внимательно наблюдая за лицами стариков.
А на их сморщенных физиономиях застыло презабавнейшее выражение, словно они только что разжевали какую-то кисло-горькую гадость, которую и выплюнуть нельзя – и проглотить невозможно.