— Ума не приложу, как тебя угораздило перейти ему дорогу, но теперь держи ухо востро. — Он рассеянно крутил в руках скребок для кожи. — Кажется, ты умеешь обращаться с лошадьми. Если это так, я был бы совсем не против, чтобы ты иной раз приходил помочь. Только держись от него подальше. Я не хочу, чтобы ты кончил, как его паж — бедный косолапый Под, у него всегда такой обреченный вид. Мортье, он… как бы это сказать… — Фезерстоун в задумчивости почесал нос, несколько мгновений отрешенно глядя перед собой. — Он изучает Девять Искусств. И любит, чтобы всякие уро… нездоровые люди выполняли его поручения. Говорят, он общается с оборотнями. Господа Всадники Бури ничего не знают или не хотят знать о его темных делишках. Это настоящий мастер своего ремесла и, кроме того, отличный наставник для будущих Всадников. Его услуги здесь высоко ценят. — Он тяжело вздохнул. — Просто держись от него подальше, к чему тебе лишние проблемы?
Конюх положил скребок на полку и направился к выходу.
— Пошли, парень, дело к вечеру. Возвращался бы ты к себе в Башню, пока не стемнело.
Ему так многое хотелось сказать, о стольком спросить. Голова гудела от вопросов, страстно рвущихся наружу, требующих удовлетворения, но, к сожалению, так же надежно запертых внутри мозга, как сам юноша — в каменных стенах Башни Исс. Если б он только знал пароль, отмыкающий эти замки, если б у него был ключ от них, если б эти двери приоткрылись хоть на волос!..
В кухне для прислуги на Пятом этаже пел, безбожно перевирая мелодию, Трен Спачворт.
«А дубравы шумят и пророчат беду, пророчат беду,
А злые ветра в лицо нам ревут,
А мы, веселые парни-матросы, спешим в небеса,
А вы, сухопутные крысы, сидите внизу, внизу, внизу,
А вы, сухопутные крысы, сидите внизу…»
— Прекрати шуметь, Спачворт, — произнес Дэйн Пеннириг, отчаянно зевая. — Лучше бы голодная обезьянка скулила.
— Это ведь старая морская песня? — уточнил хранитель ключей. — Почему ты переделал слова — уж не собрался ли матросом на Летучий корабль, а, приятель?
— А вы думали! — отвечал Трен Спачворт. — Однажды я выберусь отсюда, помяните мое слово.
— Зачем? Здесь не так уж и плохо. И потом, чем ты собрался зарабатывать на корку хлеба — надеюсь, не пением? — Пеннириг отхлебнул настойки остролиста из треснувшей чашки и задрал обутые ноги на стол.
Деревянные весла стояли, прислонившись к печи для выпечки хлеба, все еще хранящей дневное тепло. Пламя светильников танцевало на пряжках, имеющих вид лесных животных, отражалось в глазах, смягчало выражения лиц собравшихся. Слуги коротали вечер — резались в карты, бросали кости, пили, болтали о том о сем. Дети играли в Мышку и Силки.
— Я бы рванул к дайнаннцам, так же, как и ты, Пеннириг, так же, как и любой из вас на моем месте. Только в отличие от вас, олухов, я бы прошел Испытание и стал частью Великого Братства. Мне нужны странствия, битвы, приключения, я хочу, чтобы королевские менестрели слагали обо мне песни! Как тут можно жить, в этой тюрьме? Ведь здесь хуже, чем на острове — вокруг леей, полные мерзких чудовищ, Злыдарей, уманщиц, бодлаков и… — Трен закусил губу, — всяких других. А корабли летают себе поверху как ни в чем не бывало. Чаща давно стала морем, вот только станет ли море чащей?
Пеннириг похлопал его по руке.
— Не стоит пить так много остролиста. Боюсь, как бы ты не превратился в философа.
— А я боюсь, как бы мой дружок Шипшорн не превратился в корм для червей.
— Что, опять проблемы?
— Еще какие. Заперт в погребе до утра в наказание.