Я сел обратно на стул – рухнул, словно мешок. Врач отсоединил нас, не говоря ни слова, только наградил меня свирепым взглядом и покачал головой.
В той буре чувств промелькнула убежденность: «Каков бы ни был риск, дело того стоило», – и я даже не знал, кто из нас это подумал – я или Амелия.
Мужчина и женщина в зеленой одежде вкатили в операционную столик с хирургическим оборудованием.
– Вам двоим придется сейчас уйти. Возвращайтесь к десяти‑двенадцати часам.
– Я предпочел бы помыться и присутствовать на операции, – сказал Марти.
– Прекрасно, – Спенсер по‑испански попросил медсестру принести костюм для Марти и показать ему, где находится limpiador[11].
Я спустился вниз, в холл, и вышел из клиники. Небо над городом приобрело красновато‑оранжевый оттенок из‑за промышленных загрязнений. На последние мексиканские деньги, что у меня были, я купил в торговом автомате дыхательную маску.
Я решил погулять по городу, пока не найду пункт обмена валюты и карту города. Я никогда прежде не бывал в Гвадалахаре и понятия не имел, в какой стороне отсюда может находиться деловая часть города. Впрочем, в городе, который чуть ли не в два раза больше Нью‑Йорка, это обстоятельство, наверное, не имело особого значения. Я пошел наугад, повернувшись спиной к солнцу.
Здесь, в окрестностях клиники, было полным‑полно нищих попрошаек, которые клянчили деньги якобы на то, чтобы оплатить лечение. Они выставляли напоказ своих больных детишек и всячески демонстрировали болячки и костыли. Кое‑кто из попрошаек нагличал сверх всякой меры. Я отвечал им бранью на плохом испанском, а про себя радовался, что сунул таможеннику взятку в десять долларов и тот позволил мне провезти выкидной нож.
Детишки на улицах выглядели жалкими, болезненными и беспомощными. Я знал о Мексике гораздо меньше, чем должен бы – ведь моя страна находилась совсем рядом, чуть севернее, – но я был уверен, что здесь должны существовать какие‑то учреждения социальной помощи и медицины. Очевидно, социальная помощь предоставлялась далеко не каждому. Как, наверное, и щедрые дары нанофоров, которыми мы милостиво снабжаем местное правительство: большинству мексиканцев мало что перепадает от этого изобилия.
Некоторые нищие демонстративно не замечали меня, а то даже шептали мне в спину нелестные эпитеты на расистские темы – на языке, которого я, по их мнению, не должен был понимать. Как же все изменилось! Когда я еще учился в школе, мы с отцом как‑то съездили в Мексику. И отец, который вырос на американском Юге, был просто счастлив из‑за полного отсутствия здесь каких‑либо расовых предрассудков. С нами обращались почтительно, как с любыми другими гринго. Это из‑за нгуми в Мексике появилась предвзятость к темнокожим, но отчасти в этом виновата и Америка. Она подала такой пример.
Я дошел до широкой улицы с восьмиполосным движением, запруженной транспортом, и повернул направо. Здесь мне не встретилось ни единого нищего попрошайки на целый квартал. Пройдя еще примерно с милю по запыленным и шумным кварталам многоквартирных домов для малообеспеченных жильцов, я вышел к зеленому парку приличных размеров, под которым находился подземный развлекательный центр. Я миновал пост охраны, где пришлось заплатить еще пятерку за выкидной нож, и поехал на эскалаторе на нижний уровень.
Там было три киоска обмена валют, все три с немного разным курсом и разным процентом комиссионных. Я быстренько подсчитал в голове эти нехитрые раскладки и ничуть не удивился, обнаружив, что в киоске с самым невыгодным на первый взгляд курсом обмена с учетом комиссионных наценок получался самый выгодный вариант.
Проголодавшись, я зашел в кафе и взял порцию осьминогов, маленьких таких, с ножками длиной всего в дюйм, еще – пару черепашек и чашку чаю. Перекусив, я побрел дальше – раз уж попал в увеселительное заведение, надо поразвлечься.