Гаррет потянулся, обхватил его губы своими и принялся целовать, то посасывая, то проникая между них языком. Николас задышал тяжело, готовый распалиться по новой.
— Не расслабляйся, Ники, — прошептал Гаррет, отстраняясь от него, — нам сегодня ещё работать.
Николас вяло кивнул и в самом деле попытался справиться с собой. Он потёр пальцами висок, но это не очень помогло.
— Гаррет… Я хотел спросить… у тебя есть какие-то ещё планы в этом духе… Ну… например, проколоть мне ещё что-нибудь?
Взгляд Гаррета невольно скользнул вниз, по расслабленному животу, и замер на члене.
— Тебе бы очень пошло, — Гаррет даже облизнулся, — кольцо вот тут. — Он очертил головку указательным пальцем, но затем вздохнул: — Но я знаю, что это может быть опасно и принесёт серьёзный дискомфорт. Так что — нет.
— Я рад, что ты думаешь об этом, — сказал Николас, уже почти трезвыми глазами глядя на него, — потому что, если ты захочешь, я не стану тебе мешать.
От последних слов по спине Гаррета пробежал холодок, но он уже начинал понимать правила игры. Подняв руку, он коснулся волос Николаса, а затем погладил его по щеке.
— Я не причиню тебе вреда, Ники. И никому другому не позволю навредить тебе.
— Спасибо, — Николас закрыл глаза и прижал его руку к своей щеке. По горлу его пробежал кадык. — Знаешь… — сказал он медленно, растягивая каждый слог, как будто всё ещё сомневался, собирается ли договорить до конца, — когда я попал в интернат, тяжелее всего было осознать, что за мной никогда не придёт господин. Что я должен сам защищать себя. Себя, не его.
Николас открыл глаза и вгляделся в лицо Гаррета, пытаясь разобрать, понимает тот или нет.
— В питомнике любую конкуренцию душили в зачатке. За любым проступком в адрес себя или других рабов следовало наказание — такое, что никто не захотел бы рискнуть второй раз. Мы, конечно, не испытывали друг к другу братской любви, но вежливость, внимательность друг к другу, стремление соблюдать правила… въедались под кожу так быстро и так глубоко, что в пятнадцать лет я представить себе не мог, что может быть иначе. Нас учили драться. Строго на занятиях. Строго до команды тренера: «Стоп». И только по приказу или по желанию тех, кто контролировал нас. Я должен был уметь защитить господина, даже если он ещё не успел отдать приказ. Но… Я не думал, что когда-нибудь придётся защищать себя.
— Если бы другие свободные проявили агрессию по отношению к тебе, а не твоему господину, ты стал бы себя защищать?
— Без приказа господина — наверное, нет. Если он не отдаёт приказ, значит им можно, — Николас пожал плечами и уставился в окно. — Но я же не робот. Я быстро понял, что приказов больше не будет. Оказалось, тем, кто задаёт новые правила, всё равно, что делают воспитанники между собой. А я… — Николас повёл плечом. — Мальчик-раб, которого растили для сексуальных утех, в среде свободных, пусть и «ненавидящих рабство», всегда будет иметь особый экзотический колорит. Не стану вдаваться в детали. Общая суть сводится к тому, что мне не сразу удалось понять, что свободных можно бить. И даже теперь… Я могу определить для себя, кто мне враг, а кто — нет. Но это тяжело. Тяжелее, чем если бы это делал господин.
Гаррет взял его руку — ту, на которой не было клейма, — и поднёс к губам. А потом, удивляясь жёсткости собственных слов, сказал:
— Полагаю, теперь за тебя это делает «Монолит».
— Да, — Николас вскинулся и с вызовом посмотрел на него. — Да, «Монолит» придаёт моей жизни смысл. Я должен был защищать господина, я на всё пошёл бы ради него — теперь я защищаю «Монолит». И ради него тоже пойду на всё. Но…
Он помолчал секунду и продолжил тише:
— Это всё равно не то. Возможно, если бы у меня был наставник в «Монолите», куратор, которому я мог бы доверять на все сто… Человек, который бы занял… это место в моей душе. Но так не произошло. Кураторы были, но в организации я не встретил никого, кто по настоящему понимал бы мои возможности, мог управлять мной.
Гаррет помолчал. Он больше всего хотел спросить: «Почему ты думаешь, что смогу я?» — и в то же время понимал, что есть вопросы, которых лучше не задавать.
Вместо этого он наклонился к груди Николаса и поймал металлическое колечко языком.
Николас застонал и выгнулся, подаваясь навстречу. Руки его скользнули в волосы Гаррета, силясь то ли прижать к себе, то ли оттолкнуть.
— Прости… — прошептал Гаррет, отрываясь от него. Не удержался и напоследок ещё раз лизнул сосок, а потом легко поцеловал порозовевшую кожу рядом с проколом. — Надеюсь, он быстро заживёт? Очень хочется поиграть.
— Полагаю, не меньше двух недель, — Николас внимательно смотрел на него, — а скорее, от четырёх до шести. Ты готов столько ждать? К тому времени ты ещё будешь со мной?
— Я бы хотел, — Гаррет так же внимательно взглянул ему в глаза. — Если захочешь ты.
Закончив обрабатывать ранку, Гаррет принялся одеваться. В отличие от него Николас взял с собой небольшой чемодан, но сейчас не нашёл в нём ничего полезного, кроме свежего белья. Носить здесь английские костюмы не было смысла, с какой стороны ни посмотри, и потому он, поморщившись, натянул те же джинсы, в которых провёл день.
Заметив выражение его лица, Гаррет подобрался к Николасу со спины и обнял его. Поцеловал в плечо, а когда Николас повернул к нему лицо — и в губы.
— Нужно купить ещё? — спросил он.
— Хорошо бы. Ходить два дня подряд в одном и том же я не привык.
Гаррет постоял так некоторое время, обнимая его и наслаждаясь теплом живого тела в руках. Он не врал, постоянного партнёра у него не было уже давно. Так давно, что Гаррет успел забыть, что это такое — не трахаться с кем-то, а жить и любить.
Наконец со вздохом он выпустил Николаса из рук и отошёл в сторону, дожидаясь, пока тот натянет футболку. Колечко пирсинга теперь поблёскивало в разрезе, и Гаррет с трудом справился с желанием сорвать джинсы и устроить ещё один заход.