Возможно, обрадованная таким поворотом дела, Леди словоохотливо продолжала:
– Когда после долгого перерыва мне довелось увидеть Хинни, я закричала от ужаса. Я увидела истекающую кровью жеребую кобылицу. Ее преследовала стая шакалов. Они прыгали на нее, впивались зубами в бока, ляжки, вырывая куски мяса.
На мой крик выскочил из дома отец. Я никогда не видела его в таком гневе, ведь Хинни была предметом его постоянного восхищения. Он схватил дубину и раз за разом опускал ее на головы мерзких тварей. Те разбежались. Хинни лежала у наших ворот без движения. Я пыталась помочь ей подняться на ноги. Но все было напрасно, она потеряла много крови и растратила последние жизненные силы, пока добиралась до нас. Хинни умерла на наших глазах.
Я вспомнила заклинание, которому научил меня Юноша на случай, если понадобится мне, и пропела его. Я не то чтобы пропела, я панически прокричала это заклинание, и тотчас он предстал передо мной.. Увидев безжизненно валявшуюся на земле Хинни, Адепт вскрикнул, опустился перед нею на землю и обхватил ее голову руками. Слезы текли ручьями по его юному лицу. Глаза Хинни были открыты, но они не видели ничего, ибо Хинни была мертва.
Все чары, заклинания, колдовство ни к чему не привели, он не смог оживить Хинни. Тогда Юноша достал гармонику и заиграл такую пронзительно‑щемящую сердце мелодию, что обе луны закрылись облаками и солнце поблекло. Мерцающий свет залил все вокруг нас, и из него вылепилась картина, которая предстала моим глазам.
Я увидела живую Хинни с жеребенком во чреве. Она паслась на опушке леса. И вот на нее напала стая шакалов, угрюмые, кровожадные звери, каждый из которых по отдельности был подлым трусом и только собравшись в завывающую, хрипло лающую стаю они осмеливались делать свое гнусное дело. Шакалы мнят себя волками, но они так же похожи на волков, как гоблины на людей. И вот эти трусливые твари, сбившись в кучу, набросились на бедняжку Хинни.
Хинни пробовала бежать, но грузная, отяжелевшая, с детенышем во чреве, она не была столь проворной, как раньше. И все же поодиночке завывающим клацающим клубком они кинулись на красавицу‑лошадь. Убегая, Хинни споткнулась и упала, шакалы облепили ее, каждый пристраивался, где мог, и вонзал в нее зубы. Они рвали ее бока, хвост, гриву, впивались в уши и пытались выесть глаза. Она поднялась на ноги, но твари гроздьями повисли на ней, кровь обагрила всю Хинни.
Бедняжка нашла в себе силы побежать, она бежала, оставляя за собою кровавый след, они мчались за ней, прыгали на нее, сидели, как наездники, на ее спине и грызли. Вот таким ужасным образом Хинни наконец добралась до меня. В магическом облаке, вызванном мальчиком, я увидала себя, кричащую. Выбежал на крик отец с дубинкой в руках, он разогнал шакалов.
И тут видение рассеялось в мерцающем воздухе.
Мы с отцом печально смотрели на убитого горем Адепта и всем сердцем разделяли его печаль.
И тогда я поняла, в чем заключалась последняя, третья, составляющая часть сущности Адепта. Да, первой была его музыка, второй – магическая сила, а третьей… – Леди на мгновение смолкла, словно не решаясь произнести, – и третьей – бесконечная, трепетная любовь к… породе лошадиных.
Стайл понял, почему она запнулась. Она наверняка хотела сказать «к лошадям», но из уважения к Нейсе в последний момент поправилась.
– Наконец Юноша поднялся с земли, но так неуверенно, шатаясь, будто сам, подобно Хинни, истекал кровью.
– У нее были слабые колени, – сказал он, – поэтому шакалы и одолели ее. Колени она поранила, защищая меня. Я в долгу у Хинни. Но ей теперь ничего не нужно. И все же… – он на минуту задумался, – все же я могу кое‑что для нее сделать…
В его облике появилось нечто, испугавшее меня, и постепенно мне стало открываться мрачное значение жалости, скорби и гнева Адепта.