Ривэн вспыхнул: он не привык к настолько откровенным заигрываниям, как и к комплиментам по поводу своей внешности. У него было довольно-таки бесцветное лицо с великоватым носом и кривоватыми бровями, худое жилистое тело и тёмно-русые волосы — идеальный для вора заурядный облик, чтобы легко затеряться в толпе. Знакомые не всегда признавали в нём коренного дорелийца, большинство из которых — статные, высокие и черноволосые. Разве что веснушки в определённую часть года несколько оживляли его тусклую физиономию; а впрочем, он давно уже не задумывался об этом.
Ривэн нерешительно вошёл в маленький зал; его сразу окутал ненавязчивый пряный запах благовоний, а туфли утонули в пушистом ковре. Ривэн перевёл дыхание и расправил плечи, постепенно обретая уверенность. Он достал кошель, решив, что это станет лучшим пропуском.
Его ожидания оправдались: группа прилично одетых молодых людей сразу окружила его, отойдя от выложенного белой плиткой камина, где, поглощая дрова, потрескивал огонь. Сыновья лордов или богатых торговцев — а может, просто студенты, вырвавшиеся на каникулы из Академии. Разницы не было: всем известно, что стены старины Ви-Шайха стирают значение крови.
— Кажется, Вам улыбнулась удача? — чуть насмешливо осведомился один из них, нацепивший на себя широкие штаны наподобие тех, что носят коневоды в Шайальдэ. Ривэн сглотнул, борясь с сухостью в горле, и смело кивнул.
«Они не узнают, откуда деньги, — повторил он мысленно несколько раз. — Да и какое им дело?»
— Верно, — он небрежно подбросил кошель на ладони. — Выиграл в кости у одного рыцаря.
— Королевского рыцаря? Уж больно знатный куш, — заплетающимся от вина языком протянул другой — румяный и толстощёкий. Мужчина в широких штанах недовольно покосился на него.
— В Дорелии все рыцари служат его величеству, это тебе не Ти'арг, где каждый лорд считает себя центром мира.
— Ну что вы снова начали… — поморщился третий, с такой смуглой кожей и чёрными глазами, что это наводило на мысли о кезоррианской крови. — Служи этот рыцарь хоть самому лорду Заэру — что нам за дело? Главное, что играть не умеет, — и он подмигнул Ривэну, будто старому другу. Тот внутренне сжался от гордости: подумать только, молодые, образованные богачи говорят с ним, как с равным!.. А когда он носился в окрестностях приюта, такие и взглядом его не удостаивали…
— Может, сыграем и с вами? — предложил Ривэн, повинуясь внезапному вдохновению и радуясь, что полумрак не даёт разглядеть его замызганную и не слишком чистую одежду. Человек в нелепых штанах слегка поклонился.
— Почтём за честь, — он сделал знак мальчику-слуге, застывшему в углу. — Убери со стола, будь любезен.
— И принеси ещё вина, — крякнув, потребовал толстяк. — До отвратности скучный вечер!.. Меня зовут Вилтор, дружище, Вилтор аи Мейго, и будь я проклят, если мой отец не лучший пекарь в Дорелии!
— Да-да, а твой дед был ещё лучше твоего отца, мы всё это слышали, — фыркнул смуглолицый, отводя шатающегося товарища к креслам вокруг круглого столика. Ривэну подвинули одно из них, и он откинулся на спинку, ощутив себя почти наследным принцем. Кубки и объедки со стола убрали так быстро, что Ривэн едва заметил; высокая девушка, пахнувшая лавандой, принесла поднос с вином и лимонными пирожными и только ласково засмеялась, когда Вилтору не хватило ловкости, чтобы обнять её; игральные кости, доска для ведения счёта, молоточки и шарики для «лисьей норы», разноцветные карточки с рунами Альсунга появились точно сами по себе. Всё это было маленьким, тонко сделанным и совсем новым — в руки взять страшно. Кто-то сбегал наверх, к невидимым музыкантам, и музыка полилась громче, хоть и стала более вкрадчивой, какой-то щемящей; Ривэн, привыкший к ухарским трактирным песням, вдруг понял, что у него позорно защипало глаза.
Время текло медленно и вязко, как мёд с ложки; говорили все сразу, обо всём и ни о чём, и Ривэн, увлёкшийся беседой и вином с пряностями, не сразу сообразил, что одна из девушек — прислужниц Ви-Шайха — устроилась у него на коленях и расчёсывает ему волосы костяным гребнем. У него немного помутилось в голове, а спина покрылась мурашками, но тут…
Золото — его золото — зазвенело, падая, и это не было случайностью: кто-то столкнул его на пол грубой ручищей. Несколько секунд Ривэн ошалело таращился на засверкавшее при свечах лезвие меча и на герб Дорелии в половину длинного плаща — золотого льва на изумрудно-зелёном поле. Точно такой же был отчеканен и на монетах, которые рассыпались по полу или тихо, будто осенние листья, легли на ковёр.
Девушка с визгом убежала; слуги тоже скрылись; вообще поднялся жуткий переполох. Точно сквозь туман, Ривэн видел, как юноша с внешностью кезоррианца кланяется высокому вооружённому человеку, ощущал, как что-то холодное и острое неприятно касается горла… Его стащили с кресла и хорошенько встряхнули, а потом выволокли на воздух, в свежую летнюю ночь.
— Я ничего не делал… Это не я, — бормотал Ривэн, в тот момент свято веря, что доводов весомее не придумать.
— Ворюга, — один из стражников сплюнул сквозь щель между зубами, и плевок чуть не попал Ривэну на лицо. У него скрутило внутренности от злости, но рвался он тщетно; ночная улица кружилась вперемешку с небом — спокойным и тихим, глумливо усыпанным звёздами. — Милорд, прикажете его на допрос?
— Позже, — ответил холодный спокойный голос. — Пускай проспится.
«Лорд Заэру», — в ужасе понял Ривэн за миг до того, как окончательно выпасть из реальности. Грозный лорд — один из королевского Совета, главный блюститель порядка в Энторе. Вот уж повезло так повезло.
ГЛАВА III
День выдался пасмурным, и серое небо с самого утра грозилось дождём. Лето в этих краях всегда короткое, хоть и жаркое, — промелькнёт удушьем слепящего солнца и сорвётся в осень, только его и видели. Этот год не стал исключением: деревья стояли зелёные, трава была свежей и бархатистой, снег белел лишь на пиках Старых гор. Но в воздухе уже чувствовалось напряжение, злобно предвещавшее заморозки, а где-то в глубине листьев зрела желтизна.
Волчья Пустошь лежала у горных подножий, венчая Ти'арг с севера — бесполезный, мёртвый придаток. Это было предгорье с неплодородной землёй и бедной растительностью — уже не равнина и ещё не скалистая местность, где зимой мели немилосердные вьюги, а весной ручьи с гор становились ненормально пенистыми и грязными. Когда-то давно здесь был огромный лес, славившийся кровожадными серыми тенями, которые и подарили Пустоши имя. Люди боялись наведываться сюда, потому что пропадали — даже деревенские здоровяки, даже уходившие группами по десятку человек. И, хотя поселения со временем неизбежно подступали с двух сторон — с гор и с юга, — а лес потихоньку вырубался, за Пустошью закрепилась недобрая слава.
Теперь вокруг было больше камней, чем леса, а Старые горы, казалось, придвинулись поближе, следя за тем, что творится внизу. Несколько деревенек и пара обветшалых замков мелких лордов — вот и всё, что составляло хоть какое-то оживление. Перевалы через горы в основном располагались вдали от Пустоши, как и крупные торговые пути — так она и прозябала, не будучи лакомым кусочком даже для алчного северного соседа, Альсунга.
Альен перебрался в Волчью Пустошь три года назад — после того, как его основательно пошвыряло по свету. Он и сам не мог бы объяснить, почему выбрал именно её: единственной разумной причиной, приходившей в голову, было как раз сверхъестественное безлюдье, да ещё тишина. Разведав предварительно обстановку, он купил дом на отшибе — надо признать, не совсем обычный дом. Он вообще имел слабость ко всему причудливому.
Впервые увидев своё новое жилище, Альен сразу понял: вот то, что надо. Он чувствовал себя даже не путником, который нашёл приют — скорее зверем, обретшим логово. Всё, чего он хотел все эти годы, — быть одному, скрыться от людей, спрятаться как можно дальше. И — забыть, забыть, забыть… Рекой Забвения зовут главную водную жилу Ти'арга — соответствуй она своему имени, он бы поселился на её дне.
Родовой замок семьи Альена, древний Кинбралан, стоял в горах, но совершенно не манил его. Точнее, отец, конечно, ждал его — впрочем, скорее чтобы сломить его гордость, чем чтобы показать родительскую любовь или заботу. Братья и сёстры, возможно, тоже ждали — чтобы убедиться, что первенец-колдун окончательно ударился в магию и не претендует на наследство. О слугах смешно было даже думать: большинство из них вряд ли узнали бы Альена теперь — пожалуй, кроме няни, старой Оври; но уже в пору его детства она едва ходила, а он так давно не поддерживал связь с домом, что понятия не имел, жива ли она ещё.
Только ныне покойная мать никогда не ждала его — уж в этом он не сомневался. Леди Тоури, соправительница замка Кинбралан, когда-то — блиставшая при дворе в городе-Академии красавица и известная поэтесса, была образцовой женой и матерью. Правда, с одной маленькой оговоркой: она не любила своих детей. Не просто была холодна, или неискренна, или слишком строга, а именно не любила. И это Альен знал точно — знал с первых лет жизни, каким-то подкожным чутьём. Иногда он был благодарен ей за эту нелюбовь: может быть, именно она и сделала его тем, кем он стал в итоге.
Как бы там ни было, он не вернулся домой — тем более что домом считал Долину Отражений. Туда дорога тоже была заказана: один взгляд на Долину ранил Альена, и это, кажется, осталось единственным, что могло его ранить в принципе. После того, как ушёл Фиенни, он оброс бронёй крепче любых доспехов.
Покинув Долину, Альен Тоури почти два года прожил в Кезорре, под его ярким небом, в сени странных чужих богов и напевного языка, письменность которого всё сильнее перенимала черты более удобной ти'аргской. Он вроде бы пытался разгадать тайну красного дракона из прошлого Фиенни, но на самом деле прятался от собственной памяти, беспощадно-безукоризненной. Никаких драконов он, разумеется, не обнаружил, хотя много с кем говорил — начиная с именитых волшебников, которые тоже прошли обучение у Отражений, и заканчивая дремучими ведьмами и колдунами-самоучками. Как и Дорелия или Ти'арг, то была просвещённая, цивилизованная земля, где люди давно и думать забыли о драконах, гномах и призраках.