Не то, чтобы Ольт в чем-то подозревал Брано, но старые привычки сразу не искоренишь. Впрочем, он и не собирался делать такой глупости. Здоровая паранойя не раз выручала его в той жизни и Ольт не видел причины, почему здесь должно быть по-другому. Скорее уж наоборот, при здешних условиях следовало холить и лелеять это чувство и поэтому он считал, что каждый человек должен знать только то, что ему положено. Меньше знаешь, дольше живешь.
А новость оказалась тревожной. Управляющий уехал в Микравд, центр провинции Дальней. Зачем и почему, этого никому не сказал, да и не обязан был, но судя по тому, что он вытряс из населения Узелка и всех близлежащих деревень все существующие и несуществующие налоги и продал все, что только можно из своего имущества, повез дань своему хозяину графу Стеодру. Перед отъездом дал хороший нагоняй Узелковской дружине и приказал привести в порядок всю амуницию и вооружение.
Городская стража, давно погрязшая в бытовых проблемах, оженившаяся на местных девушках и частенько обзаведшаяся своим хозяйством, ведь управляющий довольно часто не выплачивал положенного им жалованья, попросту прикарманивая его, давно уже перешли на подножный корм. А куда деваться бедному стражнику? Вот и выкручивались кто как мог. Кто-то занимался мелкой торговлей, кто ремесленничал, а кто-то, пользуясь своей властью, как незабвенный десятник Труерд, чтоб Единый не дал ему возрождения, добывал хлеб свой насущный вымогательством и угрозами.
А тут вдруг управляющий именем графа приказывает вспомнить, что они все-таки воины графской дружины, которая давно уже из всех воинских дел занималась только охраной рынка с пристанью и редким ночным патрулированием городка. Многие воины даже подумывали уйти из дружины, все равно жалованья не платят. Держала их только клятва сюзерену, но с другой стороны и он должен соблюдать условия договора. Так что воины имели полное право уйти, но их держала привычка и, пускай раз в полгода, но хоть какая-та плата за службу.
Так что дружинники поворчали, но принялись ремонтировать и начищать свои кожаные доспехи и точить мечи, давно забывших, что такое дневной свет. А тут еще управляющий отдал приказ всем баронам со своими дружинами прибыть оружно и доспешно через три седьмицы в Узелок. Но самой главной новостью было то, что Вьюн подслушал, подкравшись темным вечером к приоткрытому окну в доме управляющего. Управляющий тогда крепко выпил и жаловался сынку на несправедливость жизни и многочисленные помехи, мешающие ему взять от жизни то, что положено ему по праву. Непонятно было, откуда у него возникло мнение, что ему вообще что-то положено, но Вьюн лишний час выслушивал жалобы на «тупого» графа, на несправедливость законов, даже Единый оказался виноват в бедах управляющего, в том, что не помог тому справиться с врагами. Короче ничего интересного в его стенаниях не было, если бы в конце он произнес одну фразу, которую Вьюн передал дословно.
— Ничего, вот съезжу к этому недоумку графу, отделаюсь от него, а потом посмотрим. Через три седьмицы все взвоют, всю округу переверну задницей к верху. Из-под земли достану разбойников.
Потом управляющий еще долго плакался и скрежетал зубами, пока не вырубился, весь в пьяных соплях, но ничего интересного больше не сказал. Хотелось бы знать побольше, но даже этого было достаточно, чтобы всем призадуматься. Понятно, что «разбойники» — это они, понятно было, что к графу управляющий поехал не за помощью, а просто отдать положенную тому подать. Но что такого должно было произойти через три седьмицы? Что должно было дать управляющему силу, способную всех «перевернуть задницей к верху»? На что или на кого он надеется?
Вьюн, доложившись давно ушел со спокойствием человека, выполнившего свой долг, а Карно с Ольтом все ломали свои головы над заданными им загадками. Но прийти к чему-то умному никак не получалось. Ольт слишком мало еще знал об этом мире, чтобы выносить хоть какие-то суждения, а Карно слишком долго сидел в лесу, чтобы знать о том, что творится в большом мире. Дело дошло совсем уж до фантастических домыслов. Когда Ольт в третий раз спросил одноглазого воеводу, уверен ли тот, что магии не существует, Истрил погнала их спать. Может сон и отдых после нудного похода и завершающего его разговора оказали свое воздействие, а может мозг во сне, избавившись от отвлекающих факторов, наконец получил возможность целенаправленно заняться возникшими проблемами, но Ольт встал утром с постели с ясным пониманием дальнейших действий. И тут же побежал к Карно. Тот тоже уже встал и в одном нижнем белье разминался у себя в спальне. Увидев взъерошенного Ольта с горящими от возбуждения глазами сделал испуганное лицо:
— Ты!? Да нету, нет у нас магии и вообще ты так толком и не объяснил, что это такое.
— Все бы тебе шутить, господин воевода. — отмахнулся от этих его слов Ольт. — Ты лучше послушай, что я надумал.
И они, расположившись в спальне Карно, воевода еще на неприбранной постели, а Ольт на лавке напротив, погрузились в обсуждение возникших проблем. Минут через пятнадцать в дверь заглянула зевающая Оли, немного послушала, пожала плечиками и ушла умываться. Еще через час собеседники пришли к общему мнению и торжественно пожали друг другу руки. В этом мире не знали, что такое рукопожатие. При встречах кивали или кланялись, и глубина поклона зависела от важности встречного индивидуума, то же самое при расставании. Если две высокие договаривающие стороны приходили к какому-нибудь соглашению, то договор скрепляли словами, которые имели выработанный веками ритуал, по-разному применяемый при различных формах соглашений. Ольт научил и показал Карно рукопожатие, сказав, что таким же образом заключал с ним договора и сам незабвенный Архо Мед, которого одноглазый воевода заочно сильно уважал. Карно проникся и теперь совал свою лопату, называемую ладонью, при заключении соглашений всем подряд. Это вошло в моду и уже вся Карновка нет-нет, а пользовалась этим жестом вдобавок к общепринятым.
Довольным Ольт побежал домой, где Истрил уже готовила завтрак. Минут сорок ушло на разминку, затем умывание и наконец они сели за стол. Давно уже под забылись те времена, когда они, живя в лесу, бывало ели один раз в день и по два-три дня одно и то же блюдо. Истрил ввела правило, что когда она дома, то трехразовое питание — это обязательный элемент их маленькой семьи. На завтрак и обед каждый раз готовилось что-то свежее и новое и только на ужин могли быть поданы остатки от обеда. Еда — дело важное, чуть ли не святое и принимая пищу, обычно молчали, поэтому Ольт еле дождался конца завтрака и рассказал Истрил про вдов с Листвянки и других деревень. Так же он поделился с ней одной мыслью, которая подспудно давно уже маячила в его сознании, но нашла свое выражение только этой ночью.
Давнишний разговор с Серьгой, с Тибо из Листвянки, Карновские вдовы и сироты, а теперь и обездоленные из Листвянки с Березняками и Медвежьего ручья, да и собственное положение помогли обрести его неясным мечтаниям определенную форму. Он захотел построить что-то наподобие детского дома, где вдовы могли бы найти себе работу, а сироты обрести свой родной кров. Это конечно не заменит родных отца и матери, но все-таки дети будут иметь свой угол, питание и мудрых наставников, которые обучат тому, к чему будет лежать их сердце. Он еще обсудил с Истрил, круг обязанностей будущих наставников, количество учебных предметов и каков должен быть обслуживающий персонал и что в общем надо для такого, несомненно хорошего, дела.
Как Ольт и ожидал, Истрил сразу загорелась этой идеей и если до этого увещевала его есть не спеша, тщательно прожевывая пищу, то тут поцеловав его в щеку и сказав, чтобы не забыл прибраться за собой, когда поест, бросилась одеваться в выходную одежду. Ольт знал к кому и зачем она пойдет. Бедному Брано предстоял нелегкий разговор. Истрил уже ушла, когда Ольт закончив с завтраком, прибрался на столе. Ему надо было успеть на утреннее построение дружины, на котором Карно собирался объявить о кое каких реформах. Одев поверх рубахи курточку, которую ему когда-то сшила Истрил из шкуры, добытой им косули, и вышел во двор. Там его уже ждали Оли и Лако, который флегматично сидел на своей пятой точке и лениво ловил пастью последних осенних мух. Оли кидала нож в специально установленную для этого мишень на заборе, и вся извелась от нетерпения и долгого, как ей казалось, ожидания.
— Ну ты где застрял, копуша? — возмущенно начала она, но Ольт не дал разгореться пожару ее красноречия.
— Тихо, Маша, я — Дубровский. Идем на плац, потом нам нужен Вьюн, потом Жаго с Вельтом, потом обед, затем тренировка, проверю как ты тут без меня управлялась, потом… Короче дел сегодня невпроворот. А ты мне тут мозг выносишь.
— А кто такая Маша? А Дубровский? А как можно вынести мозг? А мне не нравятся жаренные бараньи мозги. Вот шашлык — это да. А можно сделать шашлык из рыбы? — как всегда завела свою песню Оли, приноравливаясь к его более широкому мальчишескому шагу.
Ольт только улыбался, слушая ее бесконечные вопросы. В той жизни бог не дал ему ни братьев, ни сестер и раньше он не знал какое это счастье иметь рядом вот такую чистую и непосредственную душу. Ему нисколько не мешала ее бесконечная болтовня, наоборот он наслаждался каждым ее вопросом и каждым словом. Самое интересное, что при необходимости она могла молчать сутками и только с тремя людьми вела себя «без тормозов». Кстати, ее нисколько не удивляли его словечки и различные выражения, не свойственные ни этому времени, ни этому обществу. Она воспринимала это как должное, как неотъемлемую черту его характера, так же как цвет его волос и глаз. Ну вот такой у нее брат и кто там имеет что-то против? Поэтому с ней Ольту было даже легче, чем с тем же Карно, перед которым иногда приходилось более тщательно подбирать слова и думать о том, что говоришь. С Оли таких проблем не было. Тем более, что она частенько перенимала у него идиомы и слова, иногда даже не понимая того, что говорит. А ему время от времени приходилось употреблять термины, которых просто еще не было в этом мире, и они, с легкой руки Оли, плотно входили в деревенский лексикон, иногда полностью подменяя собой первоначальное значение.
Они шли по деревне, мальчишка и девчонка, она не умолкая задавала вопросы, не всегда ожидаясь ответа и тут же перескакивая на что-нибудь другое, он, глуповато улыбаясь и частенько не реагируя на ее вопросы. Так и вышли на плац, где уже было построена карновская дружина. Ольт, занятый многочисленными проблемами со стройкой и изобретательством, а точнее воспоминаниями об изобретенном, и тренировками с малой дружиной, давно не обращал внимания на то, как идут дела с пополнением взрослой дружине. А дела оказывается шли. Его удивило количество воинов, стоящих стройными ровными рядами.
— Сто тридцать два человека! — похвасталась Оли. Ну да, кому еще не знать все о дружине, как не воеводской дочке.
Им повезло. Дружина только построилась и сейчас Карно принимал рапорты десятников. Вскоре канцелярщина кончилась, и воевода взял слово. Попробовал бы кто ему не дать.
— Воины! Поздравляю вас с победой! — на что воины ответили слаженным ликующим троекратным воплем:
— Гра! Гра! Гра! — этот воинский клич принадлежал еще предкам лесовиков и с этим криком лесные дружины шли в бой. Откуда он взялся, кто его придумал уже затерялось в глубине времен, но он гремел над полями битвы прошедшей войны и не у одного старого вояки щемило и сжималось сердце при знакомых звуках. Не было уже страны, не существовало войска эдатронского, а клич остался в памяти и Карно решил возродить подзабытые традиции.
— А теперь десятники Свельт Птица, Леко Большой, Хуго Нож, выйти из строя! Поименованные десятники вышли из строя и развернувшись лицом к строю встали перед строем.
— Вы хорошо и добросовестно выполняли свои обязанности и проявили себя, как думающие начальники воинских команд. Поэтому вы назначаетесь полусотниками. Под команду Свельта идут десятки с первого по пятый, под команду Леко — с шестого по десятый. С тобой Хуго остаются все остающиеся десятки. Полусотникам повышается жалованье до золотого в месяц. Первой полусотне выдать премию за удачный поход — по серебряному на каждого. Всем воинам в честь завершенного похода объявляю увольнительные на три дня. Разойтись! Полусотникам — подойти ко мне!
Тут еле сдерживающиеся от нетерпения воины по своей инициативе прокричали:
— Гра! Слава воеводе! — и разбежались, как тараканы, застигнутые утром на кухне. Остались только новоиспеченные полусотники.
Вид у них не сказать, чтобы был очень радостный. И это понятно, ведь кроме почета и уважения новое звание несло с собой и кучу хлопот, как хозяйственного назначения, так и боевой подготовки. И если раньше за все отвечал сам воевода, то теперь, если что-то будет не так, то с кого спросит Карно? Ответ очевиден.
— Ну что, господа полусотники? Нам надо кое-что обсудить. И не надо делать такие постные рожи, быстро порешаем дела, и я вас отпущу. Ольт, пойдешь с нами?
— Нет, господин воевода. У меня еще дела с Жаго.