Воины во главе с десятниками обескуражено молчали. Еще бы, настраивались на бой, а тут пришлось вязать каких-то пьянчиков. Даже мечи толком и не вытаскивали. Даже Кольт с Серьгой сконфужено воротили носы от убойного перегара, и отворачивались от безвольных тел. Карно и сам не ожидал такой легкой победы, но делал вид, что так и надо и только посмеивался, когда воины притаскивали очередное тело, собирая в кучу всех тех, кого захватили по пути.
Кто был по-настоящему рад, так это Ольт и небольшое количество ветеранов. Они-то знал, каково это — терять близких людей, с которыми только сегодня делил кусок хлеба. Но основная масса дружины была из деревенской молодежи, для которых бой в деревне, если это можно было назвать боем, был боевым крещением. Естественно, они были недовольна, что им не дали совершить подвиг. И что они будут рассказывать деревенским красоткам, когда вернутся в родную деревню? Как вязали пьяных воинов? Слишком легко далась им победа. Не прочувствовали они ее. И эти обыкновенные перепившиеся мужики не вызывали в них ничего кроме брезгливости и даже где-то жалости. Это ж надо так упиться, что они даже не поняли, что уже находятся в плену.
Ольту не нравилось такое положение дел. Его циничный успел взвесить и оценить все последствия такого, с позволения сказать, боя и они ему не понравились. Учитывая будущее развитие событий, ему не нужны были добренькие, размякшие от сочувствия, дружинники. Ему нужны были волки, которые без всякой жалости загрызут любого, отбросив в сторону все симпатии и даже чувство равнодушия было неприемлемо. Ему было нужно, чтобы преобладающим направлением движения их душ стала ненависть к врагам деревни. А эти, сейчас безвольные и безобидные, именно такими врагами и были. И не приди сегодня деревенская дружина сюда, завтра эти вояки, протрезвев, пришли бы в их деревню и еще неизвестно, чем бы тогда все закончилось.
Ольт подошел к Карно и отозвал его в сторону. Никто не слышал, о чем они говорили, они отошли достаточно далеко, но то, что Ольт что-то доказывает, это по его жестам поняли все. Видно было, как мальчишка что-то говорил, а воевода, хмурясь и временами несогласно поднимая руку, слушал. Но видно доводы Ольта оказались убедительными, так как Карно минут через десять махнул рукой в жесте: «Единый с тобой, делай как знаешь» и подозвал ближайшего десятника.
— Найдите из этих, — он указал на сопяще-храпящую кучу рукой, — барона Кредрона и приведите ко мне. И соберите на сход всех деревенских. Через несколько минут двое дружинников приволокли пьяного в умат барона со связанными за спиной руками, оказавшимся здоровенным детиной с бычьей шеей и черной густой бородой. Он ворочал налитыми кровью глазами и надувал щеки в тщетной попытке выругаться сквозь мешающий ему кляп. Народ уже вытащил из петли тело старосты и положил рядом с еще одним трупом, женщиной, чье горло было безжалостно перерезано. Крестьяне, еще не понявшие, что власть переменилась и не знающие, чего им еще ожидать, молча собирались в толпу. Тут и там виднелись, освобожденные из коровника старосты, местные мужики в разной степени побитости. Двое из них, не в силах стоять самостоятельно, опирались на плечи жен и детей. В глазах крестьян, еще не отошедших от ужасов последних дней, было выражение безысходности и какой-то покорности, происходящей от бессилия, что-то изменить.
— Полусотня! Строиться в две шеренги! — рев Карно был слышен на другом краю деревеньки.
Уж что-что, но разного рода построения дружиной были выучены назубок и вбиты в мозги на уровень рефлексов. Не прошло и двух минут, как десятки во главе своих десятников стояли в строю напротив толпы крестьян. И те, и другие притихли, не зная, чего ожидать. Карно прошелся вдоль строя, внимательно вглядываясь в своем большинстве безусые лица. Воевода прошелся до конца шеренги и подал команду:
— Равняйсь! Смирно! Вольно! — мощный густой бас сделал бы честь любому прапорщику времен столь памятной Ольту Советской Армии. — Всем молчать и слушать.
Карно подал знак Ольту, уже стоявшему рядом с бароном Кредроном. Тот сидел, опираясь спиной об колесо телеги, притащенной для снятия тела старосты с ворот. Ольт с трудом вытащил крепко забитый кляп.
— Быдло! Быдлища… Кха… Всех повешу, на ремни нарежу! Живых еще на ремни пущу! Кха… Суки! Ублюдки! Глаза повыкалываю! Вы еще узнаете барона Кредрона! Кха… На кол посажу! Мало я вас резал! — барону не хватало слов, чтобы выразить всю свою ненависть, он задыхался от желания высказать все и сразу. Ольт, несмотря на яростное сопротивление, затолкал кляп обратно и опять стало тихо. Карно опять пошел вдоль строя своей дружины, тыкая пальцем то в одного, то в другого.
— Ты сука, а ты ублюдок, знаешь, что такое ублюдок? Знаешь… А тебе выколют твои такие красивые голубые глаза, а тебе загонят в задницу кол и будешь медленно гнить на нем, пока не подохнешь. О, Свельт! А тебе, как десятнику, будет особая честь. Из твоей крепкой спины нарежут ремни. И всех вас повесят. Повесят за ваши славные крепкие шеи. Молчать! Что, щенки, расслабились, добрые стали? Пожалели этих уродов? Так мало того, что вас убьют, вот такое, — воевода показал на труп старосты, — сделают с твоим отцом, Кольт. А вот так обойдутся с твоей матерью, Серьга. Молчать! Я сказал! — Карно оборотился к деревенской толпе. — А не расскажете ли моим добрым воинам, кто и как над вами измывался?
— Да все они одним миром мазаны. — раздался из толпы неуверенный голос. И как прорвало. Заголосили бабы, заскрипели от сдерживаемой ярости зубами мужики. Крестьяне тыкали пальцами то в одного, то в другого пленника, перечисляя все их пакостные деяния. Карно подождал минут десять и поднял руку, призывая к вниманию:
— Значит нет среди них невиновных? Скажите честно, может хоть кто-то из повел себя по-человечески?
— Да нет среди них незамазанных. Все хоть в чем-то, да отметились.
— Ну что ж, вот вам они, перед деревней они провинились, перед вами им и ответ держать. Пусть каждый получит то, что заслужил. Они ваши, делайте с ними, что захотите. — и Карно повернулся к строю. — Всем стоять. И не рыпаться.
Толпа в нерешительности замерла. И тут из ее рядов шатающейся походкой вышла совсем еще молоденькая девушка. Крестьянский армяк, накинутый кем-то сердобольным, при ходьбе упал с ее плеч, открыв изорванное платье и окровавленные ноги, но она, не замечая этого добрела до Кредрона и даже не с криком, а с каким-то хрипом, вцепилась в его горло. Тот замычал, задергался, стараясь вырваться из скрюченных пальцев и даже умудрился пнуть девушку связанными ногами. Но та, упав навзничь на спину, медленно перевернулась на живот, и видно не в силах встать на ноги, опять поползла к нему, целеустремленно глядя безумными глазами на ненавистное горло. Это как будто послужила тем спусковым крючком, который бросил толпу крестьян на беспомощных пленников. С каким-то диким рычанием и нечленораздельными криками мужики, бабы и даже дети в буквальном смысле голыми руками рвали мучителей на части. Многие дружинники отворачивались от страшной картины, кто-то еле сдерживал приступы тошноты, а Карно спокойным голосом произнес:
— Теперь поняли, как надо довести народ, чтобы он вот так озверел?
Дружинники молчали, мрачно хмурясь и пряча взгляды в землю. Скоро все кончилось и народ, сам удивляясь и ужасаясь тому, что сотворил, стал приходить в себя. Они смотрели на свои и чужие окровавленные руки, на лица, на которых застыли брызги крови, на то, что недавно были пусть и хуже последнего скота, но живыми людьми, и неизвестно чем бы все кончилось, но Карно уже командовал, внося своим зычным голосом успокоение и уверенность, что все нормально, что все идет как надо и что есть кому ответить за все, что они тут натворили. Первые два десятка побежали за водой для умывания, разнося ее по домам, еще два десятка помогали крестьянам дойти до их избушек. Ольт видел, как здоровенный дружинник нес на руках девушку, первой бросившейся на барона. Один десяток, разделившись на пятерки побежал на оба конца деревни в караулы. Повара уже разжигали костры и ставили на них все котлы и котелки, которые были в полусотне. Все, и крестьяне, и дружина приходили в себя. Жизнь продолжалась. Ольт и Карно сидели у отдельного костерка и тихо беседовали.
— Мда. Не ожидал я, что так получится.
— Я и сам в шоке. Остается только утешаться, что такого никто не ожидал. Но ты все-таки настоящий воевода. Вел себя, как будто, так и надо.
— Эх, пацан. Видел бы ты, что я повидал на своем веку.
Вообще-то Ольт мог бы рассказать про БМПшку, подорвавшуюся на кумулятивной мине. Боевая машина стояла с виду совершенно целая, разве что борта чуть закоптились, но содержимое пришлось тогда выгребать лопатой. Веселого парня, сержанта Саню-одессита, он узнал только по золотой челюсти и хорошо помнил позеленевшие лица сослуживцев, совсем еще молодых пацанов, враз ставших взрослыми. Но сейчас это было совершенно не к месту, да и не ко времени. Ольт ни на минуту не забывал, кто он теперь такой.
— Не видел. И дай Единый — не увижу. Что дальше делать будешь, воевода?
— Как и говорилось. Но сначала наведаемся в Карновку, возьмем всю дружину. Пусть все понюхают, чем пахнет война. Потом — по оставшимся баронствам и под конец наведаемся в гости к управляющему. Надо успеть, пока сезон дождей не начался.
— Успеем.
— Я тоже так думаю. И ты…Это… Не бери слишком близко к сердцу. Не переживай от того, что сегодня увидел. Война, она такая…Война.
— Хорошо, Карно. Я постараюсь.
— Ну вот и молодец. Так и скажу Истрил, что ее сын растет настоящим воином. Свельт! Почему без дела стоим? Все сделал?
— Да, воевода.
— Каша готова?