— Вполне возможно, сеньор, — серьёзно согласилась девушка. Мужчина потоптался на пороге, переводя взгляд с номера на двери на девушку в кресле и обратно:
— Видите ли, сеньорита, я договорился встретиться со знакомым в комнате номер шестнадцать…
— Здесь пятнадцатый номер.
— Да, да, я вижу, я ошибся, в коридоре плохое освещение…
— Это бывает.
Рука девушки с красивыми, длинными пальцами покоится на подлокотнике кресла. Огромный воротник свободного свитера чем-то напоминает плоёные воротники дам и кавалеров на портретах времён средневековой Испании. Гладко зачёсанные волосы, не искажающие классические черты лица. Матово-белая кожа, невозмутимый взгляд серо-зелёных глаз с необычной, притягивающей взор, искоркой на дне. Мужчина заворожено топтался на пороге. Его действительно ждут за дверью рядом, но… они же ждут! А будет ли ждать эта надменная незнакомка?
Мужчина обворожительно улыбнулся:
— Мне так неловко, сеньорита…
— Надеюсь.
Мужчина опять как-то странно посмотрел на неё и вдруг, решившись, перешагнул порог:
— Я рискую показаться навязчивым, но … скажите, кто вы?
Теперь уже девушка, внимательнее обычного, посмотрела на навязчивого пришельца. Он следил за каждым её движением с откровенной и потому непонятной жадностью. Вот ведь привязался: кто? Что? Зачем? Да никто, вот и всё. Сразу после этой дурацкой, рекламной акции, никто.
— У вас необычная жестикуляция, сеньорита. Скупая и выразительная. И ещё вы очень молоды. Артистизм молодости. В ваши годы он свойственен всем, но у вас и он особенный. Ваши жесты нельзя ни повторить, ни подделать.
Словосочетание «артистизм молодости» резануло слух, напомнив обидную статью, но лицо девушки не дрогнуло. Статья с обидами тоже была для неё в прошлом, до окончаний которого оставались считанные часы.
— Сеньорита, почему вы не хотите назвать ваше имя? Хотя… у девушек, вроде вас, не должно быть имён. Они выше всей этой суетности, они…
Дверь открылась. На пороге стоял Даррес:
— Лора, — он осёкся, глядя на поднимающуюся из кресла девушку и не узнавая её. — Что такое! Что ты сделала с собой?
— Смыла краску, — взгляд Ларису был невозмутим и прозрачен.
— Тебе что было сказано? Что? — от возмущения он даже не видел постороннего, а тот растерянно переводил взгляд с Дарреса, на Ларису, с Ларисы на Дарреса.
— Вы сказали мне, что благодарные зрители хотят видеть моё лицо. Но лицо и грим на лице — не одно и то же, — слова сопроводила очаровательнейшая из разученных девушкой улыбок.
— Я вынужден буду поставить в известность руководство фирмы!
— А разве у них нет глаз?
— Твоё поведение будет обязательно учтено при составлении и заключении следующего контракта! — пригрозил Карл самой страшной из своих угроз, но даже смертный приговор имеет свои преимущества. Обещание Франческо Лариса приняла всерьёз, и теперь уже ничего не боялась. Поэтом в ответ на гневный всплеск человека, она доброжелательно улыбнулась:
— Гер Даррес, вам не кажется, что нам пора идти. Нас ведь ждут.
Карла передёрнуло от возмущения, и тут он наконец, увидел, что в гримёрной они не одни. Взгляды мужчин столкнулись выразив одновременно взаимное узнавание и недоумение. Резко подавив ярость, Даррес буркнул:
— Идём! — здороваться с пришельцем он почему-то не счёл нужным.
Эстрада возвышалась над залом сантиметров на тридцать и вдавалась в него, как полуостров вдаётся в озеро. Сходство подчёркивали сине-зелёные волны, переливающиеся на полупрозрачном полу ресторанного зала у эстрады. Когда Даррес вывел новую Ларису, зал недоумённо затих. Борясь с тишиной непонимания, он бодро объявил, что рад представить гостям юную дебютантку, решившую показаться зрителям в своём истинном виде. «…Кстати, друзья, сегодня Ларисе Хименес, первой же ролью покорившей сердца меньшинства знатоков и большинства любителей кино, исполнилось девятнадцать лет!» Жидкие, растерянные аплодисменты быстро переросли в ровный, вежливый плеск, напомнивший девушке плеск волн. «Приветствую вас, друзья, — заговорила она, срывающимся от волнения голосом, — Я рада впервые приветствовать вас, вот так, лицом к лицу. Рада, что наконец-то могу снять маску грима и взглянуть на вас, глаза в глаза, а не через волшебное окно экрана. Сегодня, впервые в жизни, стоя на эстраде и, совершенно незаслуженно возвышаясь над залом, я хочу поблагодарить вас всех. Коллег, за то, что каждым своим жестом, каждым словом они вольно и невольно учили меня своему мастерству, съёмочную группу, сумевшую наилучшим образом запечатлеть старания актёров. И, самое главное, всех вас, дорогие зрители. Потому, что всё, что мы делаем, делается для вас и вне вас теряет всякий смысл…». Речь свою Лариса знала на зубок, и потому смогла себе позволить небольшую импровизацию, незначительно отклонившись от текста. Впрочем, её вольность никто не заметил. Разве что Анна Болерн, когда Лора сошла со сцены и заняла своё место за столом, рядом с тремя другими актёрами, игравшими в фильме самые заметные роли, сказала:
— Слушая тебя, можно подумать, что ты прощаешься с кино навсегда.
— Мне почему-то кажется, что так оно и есть, — грустно ответила Лариса. Но звезда экрана приняла ответ скептически:
— После такого успеха? Синьорина, вы просто устали и потому видите всё исключительно в чёрном цвете. Кстати, твоя речь тронула слушателей.