— Как ты, однако, легко сдаёшься.
— Я не сдаюсь. Просто я не хочу класть всю жизнь на достижение того, что мне не предназначено.
— Да? Считается, что так рассуждают неудачники.
— Я так не считаю. Биться всю жизнь за чужое и упустить своё, — по-моему, это и есть главный признак неудачника. А трудностей и ошибок я не боюсь.
Вильгельм растерялся:
— Тебе сколько лет? — спросил он, не сумев эту растерянность скрыть.
— Восемнадцать.
— Всего? — вопрос смутил девушку:
— Я опять сказала что-то не то?
— Да нет. Всё в порядке. Просто теперь мне понятно, почему именно ты смогла так легко отшить вчера сына и одного из наследников миллиардера Александро Габини.
— Я тогда устала и…
— Нет, Лора, ты не «просто устала». Похоже, ты уже выбрала свою дорогу, хотя, возможно, ещё и не осознала этого в полной мере. И самовлюблённый ловелас Франческо, не смотря на все его миллионы, в твоей программе не предусмотрен. В принципе, как честного человека, меня это только радует. И не отводи смущённо глаза. Лучше ответь откровенно: как, поглощая такое количество сладкого и вкусного, ты умудряешься сохранять «вес пера»?
Как раз на этот вопрос честно ответить Лариса не могла. Поэтому она сказала расплывчато:
— Природа…
* * * * *
Огромный букет тёмно-пунцовых роз и коробку с пирожными Лариса обнаружила на столике рядом с кроватью, как только проснулась. Горничная подтвердила её догадку: цветы и пирожные принесла она, по просьбе некоего молодого человека, пожелавшего остаться неизвестным. Поклонники часто шлют актрисам такие подарки. Ведь, по правилам хорошего тона, девушкам и женщинам не зазорно принимать от мужчин только цветы, духи и сладости.
— Духи? — Только теперь Лариса заметила на том же столике маленький, округлый флакончик в округлом же, двустворчатом, приоткрытом наподобие раковины, футляре. Концы шёлковой нити, обвязывающей стеклянную же пробку, скрепляла печать из светлого, пахнущего свежим мёдом, воска. Стеклянная пробка флакона, восковая печать и тоненький, сусального золота, листочек этикетки, — указывали на высокие качество и цену духов.
Девушка взяла флакончик. Рука ощутила его непривычную тяжесть, свойственную только дорогому, свинцовому хрусталю. Подчиняясь любопытству, она сломала печать и, кроша тончайший слой лака на стекле, вывернула пробку, вдохнула лёгкий и свежий аромат.
Пурпурные розы, пирожные и духи. Кто же прислал ей этот, ни к чему не обязывающий, но роскошный и соблазнительный дар? Необыкновенно! Лариса опять вдохнула исходящий из флакончика, аромат свежести. Каплю духов на запястье. Она читала, что именно так определяется настоящий запах. Нет, не правильно. Сперва душ, а уж потом, на чистую кожу…
Горничная раздвинула шторы. Солнечные лучи ударили в глаза, рассыпавшись ясными, сияющими блёстками. Как всё-таки прекрасно проснуться и обнаружить на столике перед кроватью розы, прозрачную коробку с пирожными и флакончик духов!
* * * * *
Анна Болерн, — такой псевдоним взяла себе красавица — кинозвезда, игравшая в фильме роль героини.
Главной индивидуальной особенностью этой ухоженной и дорогой киноактрисы было отсутствие какой-либо индивидуальности. Косметологи, парикмахеры, стилисты и портные выгладили, вычистили, вылощили доверенное их мастерству тело, доведя его до всемирно — журнального стандарта: рост — бюст — талия — бёдра. Затем к телу пририсовали столь же привычно — почитаемый набор: атласная кожа — золотые локоны — синие глаза — губки вишенкой. Речь красавицы тоже строилась по стандарту, и звучала либо заученно правильно, либо истерически — капризно.
Так вот, стоило Ларисе, во время съёмки очередного дубля, встать рядом с ней, Анна вдруг решила закатить очередную истерику: «Я не могу работать в такой атмосфере! Этот запах меня душит! Манекенщица забыла, что она не на подиуме, а в съёмочном павильоне, и что её духи могут понравиться далеко не всем!»
Лариса с удивлением взглянула на главную героиню фильма и, поймав брезгливый взгляд красавицы, процедила сквозь зубы, с ужимкой «фабричной модницы»: «Фифа».
Анна, как человек в скандалах опытный, не растерялась. Звонкая пощёчина мгновенно заставила Ларису отшатнуться, но уже в следующий миг на искусно подрумяненные щёчки кинозвезды обрушился град пощёчин: коротких, резких и хлёстких. Красавица попятилась, отступила, оступилась…
Анна лежала на полу. Бледная, растерянная, с бисеринками пота на лбу и на висках. Лариса не била упавшую. Резко отвернувшись, она отошла прочь, встала у стены, с вызовом оглядывая всех свидетелей безобразной сцены. Анна поднялась. Оправляя платье, она бросала в сторону соперницы взгляды, полные плохо скрытой ненависти и страха. Напряжённую тишину разбил, срывающийся от возмущения, голос режиссёра: «Хватит дурить! Всем в кадр! Немедленно приступаем к работе!»
Лариса не смогла бы определить: хуже она сегодня играла или нет, но ни одного грубого окрика от режиссёра в её адрес в этот день не прозвучало. Мартин, казалось, напрочь забыл о ней. Весь день он увлечённо ловил в объективы камер отблески тихого ужаса во взгляде и жестах главной героини, выныривавшего у Анны каждый раз, когда к ней приближалась её «субретка».
Во время одного из перерывов, первый «герой — любовник» фильма, Франческо Габини громко и чётко (для всех), заявил высокомерным, через губу, тоном:
— Не переношу нежных красоток! С ними одна морока. Девушка, не умеющая постоять за себя, обругать, ударить, — мне не интересна. Это не подруга. Это игрушка.