Возникнув перед ним, Людвик ударил по тени каблуком.
Брызнуло несколько искр, больно, прямо в глаза. Квентин зажмурился, смог податься чуть в сторону. Сердце утихло, пот высох, исчезла дрожь.
— По твоей вине Илэйн забрала мою тень, — выразили недовольство. — Вернёшься в Карлат и отнимешь её. Взамен я отдам тебе твою.
Квентин медленно разогнулся. Неведомое существо так же стояло вблизи, но от него не исходило ни запаха, ни холода, ни тепла. Не шуршал плащ из плотной материи. Не скрипели суставы, не шелестело дыхание. Лишь поля шляпы влажно поскрипывали под игрой его по-паучьи длинных, белеющих пальцев.
— Только посмей свернуть с моего пути, — Людвик в последний раз скользнул ими по полю шляпы и изобразил что-то — способ расправы, воссоединение с убравшейся пока убийцей? — перед носом у Квентина. — Я всегда найду тебя, а уж твоя тень всегда рада встрече. А теперь проснись, у тебя гости.
*Прюммеанская церковь была основана в 1000 году, и с этого же времени высшим органом управления в ней является Святейший Совет. Он состоит из двенадцати кардиналов, по двое из них представляет свою исповедующую прюммеанство страну. Глава Святейшего Совета избирается сроком на пять лет из числа его участников общим голосованием
Глава 4
— Тётушка, он мёртвый?
— Не знаю… Эй, ты. Проснись!
В бок что-то ткнулось. Тупой конец палки или мыска сапога, он прошёлся по рёбрам. Морщась от боли, Квентин попытался сдвинуться. Тело едва его слушалось.
— Он мёртвый, тётушка.
Квентин сглотнул. Во рту сладковатый привкус. Не травы, не вино. Он приоткрыл глаза, свет ослепил их закатной алостью. Лёгкие ожгло от вздоха, будто до этого он не дышал. Облизнул пересохшие губы. Молоко. «Ты только что родился бродячим лекарем с цитрой наперевес, ты снова родился Лийгарием», отзвучал в голове смеющийся голос Людвика.
— Нет же, видишь, он открывал глаза. Эй!
Кажется, он и правда вполне живой. Слышит капризный голос. Чувствует холод вокруг. Видит? Веки поднимались тяжелее, чем в первый раз, но он справился. Закат опалил небо алым, настоящее марево от пожара. Нет, да мыслимо ли?! Выбраться из сна, из Карлата, чтобы проснуться вблизи от того времени, вблизи от этой хворой земли?!
— А вдруг он заразный, тётушка?
— Я трогаю его палкой…
На сей раз Квентин увернулся от тычка, рывком сел. Глаза раздражало, но он вскинул их к небу, всматриваясь. Да нет же. Это просто солнце, там, наверху, и мёрзлая земля в клочьях снега здесь, внизу. Он выдохнул, провёл по лицу руками, обхватил заболевшую голову. Боль не та, нежели при заразе, лицо и руки замёрзшие, но чистые. Обернувшись, Квентин узнал, что изголовьем ему служила холщовая, пропитанная особым раствором сумка — родная сестра той, которую он имел при себе, будучи в Диких землях лекарем. К ней прислонялось нечто плоское, сквозь прореху в тряпье поблескивали… не было веры глазам — колки и фрагмент грифа. Цитра.
— Куда ведёт этот тракт? — спросили не столько с капризом, сколько с опаской. — Отвечай мне!
— Если госпожа изволит убрать палку… — Какой язык? Его льдинки звякали и с хрустом ломались, крошились с шорохом. Блицард! — И скажет, куда она желает попасть… — Пытаясь удержать равновесие, Квентин закинул на плечо сумку, приладил подмышкой цитру и поднялся. Простёршиеся по земле тени двух всадников в капюшонах — средняя и маленькая, уж не ребёнка ли — отступили от него, звякая сбруей. Он мельком себя оглядел — кажется, выглядел пристойно. Впрочем, колючий плащ из шерсти был непривычен плечам после трёх лет жизни за Полукругом. Или — сердце ёкнуло — путники заметили отсутствие тени?
— Живее, я жду!
Квентин повертел головой. В нескольких шагах от него вырос каменный столб выше его самого, мильный камень, в середине которого задирал порядком стёршийся нос один из давних королей Блицарда. От королевского профиля расходились две стрелы с подписями у наконечников. У верхнего значилось «монастырь св. Агнеты». Стало быть, этот путь вёл в провинцию Андрия. Ну не смешно ли, выпав из сна об одном своём прошлом пристанище, уткнуться в напоминание о другом?
— К Андрии, госпожа.
— Так и быть. Если проводишь нас до гостиницы, — с неохотой выговорили сверху, — я оплачу тебе ночлег и ужин. По рукам?
— Если то будет в моих силах, госпожа… — Ежась, пряча за пазуху свободную руку, Квентин поднял глаза на всадницу. Кажется, на ней было мужское платье. Подул зимний ветер — без запаха, без забавы, без жалости. Капюшон спал с головы путницы. Квентин едва не сел обратно под мильный камень. — Хенрика?
Она забралась в чужую, промёрзшую койку не Хенрикой Яльте — провонявшей лошадиным потом беднячкой. Её сорочка несвежа, волосы стянуты в косу и грязны, кожа шершава от ветра и холода. Хотелось по детски засучить ножками и расплакаться. Но вместо этого Хенрика приподняла покрывало, плащ и куртку, над которыми угадывались вихры волос давнего знакомца, мастера Квентина. Прижавшись к нему, она упёрлась макушкой ему под подбородок, закинула на него ногу и засопела. От него исходил забытый лёгкий запах лекарственных травок и чистоты, дивным образом сочетающийся с ароматами выделанной кожи и летнего солнца — от куртки.
— Я грязная оборванка, — вздохнула Хенрика судорожно. — Даже у тебя, у бродяги, одежда лучше моей. Ты стащил её у знатного путника?
— С чего ты взяла? — Мастер Квентин обнял её, это забытое прикосновение отозвалось в ней трепетом.
— Я не слепая, Квентин Кёртис… Носить такой лён и такую кожу может разве что… принц. — Луна била в другое окно — крохотное, под потолком, и освещала другого мужчину — безбородого, долговязого… Мирного, чьи руки выточены лечить, утешать лаской и касанием по струнам. Но тем резче, напористей проступал в памяти оживший кошмар. Кружева на воротничке сорочки и тяжёлая влившейся в неё кровью кожа куртки, сшитой строго по широкому размаху плеч. Худая рука, вся в оплетении льдисто-голубых вен, и рукоять мироканской сабли. Нелепый контраст. Страшный контраст. — Нет… Носить это может теперь уже король.