Решётки упали прямо перед носом, преграждая Дайане путь.
«В ловушке. В ловушке…»
— Как же ты молода, — мягко проговорил Аббат за её спиной.
Дайана конвульсивно дёрнулась, развернулась к трону лицом. Не отдавая себе отчёта, прижалась спиной к решёткам, перекрывшим арку. До боли стиснула в дрожащей ладони крест.
— Немедленно откройте! Откройте, я…
— …приказываю? — с деланным недоверием улыбнулся вампир, отступая от громоздкого трона. — Милое глупое дитя, кто ты, чтобы мне приказывать? Не думай, крест в руке не даёт тебе такого права. Ведь Древние, — рот Аббата растянулся от уха до уха, обнажив острые, как у хорька, зубы, — не боятся ни креста, ни серебра… И ты не навредишь мне, как бедняге Роберту.
Что-то слегка тронуло волосы, заставило обернуться.
— Попалась, злючка?
Дайана отшатнулась. С той стороны решётки стояли вампиры, в том числе тот, которого она угостила крестом — злорадные улыбки, прожигающие насквозь глаза.
— Думала, не учуем тебя через двери? Громыхание такого пульса не услышим?! Вот дура!
«Дура. Дура, дура, дура…»
В зале с колоннами, будто на огромном болоте, то здесь, то там вспыхивали подвижные, цвета киновари, огоньки. Вырастали безмолвные, сотканные из кружевных теней, фигуры. Подступали теснее, ожидая кровавого зрелища.
«Ты — Ридделл, и Ридделл по крови».
Скоро она исчезнет, подумала Дайана, и кровь отчаянно, как в последний раз, застучала в голове, забилась в хрупких запястьях, барабанами заколотилась в висках…
«Ты — Ридделл».
Сероглазое, каменно-безмятежное лицо вдруг наложилось на уродливый лик Аббата. Исчезло. И слово «отец», не успев сорваться с губ, лишь больно оцарапало язык.
…Если бы не барон, её бы здесь не было. Если бы не он, она бы никогда, ни за что не покинула бы Хокклоу…
— Потерянная. Одинокая. Всеми забытая, — с притворной жалостью вздохнул Аббат и царственно простёр к Дайане когтистую руку. — Идём. Я подарю забвение. Зачем тебе жить, дитя? Ты больше никому не нужна…
«Не нужна», — эхом отдалось в мозгу. Закружилось, завертелось, откликнулось в теле неукротимой дрожью…
А потом пришла ярость.
***
Когда погасла первая чаша, Аббат не повёл и бровью. Но вслед ей угасла вторая, третья — и по залам пролетел удивлённый шепоток.
Девчонка стояла на том же месте: крест в руке ходит ходуном, горячечное дыхание вылетает из губ паром, яркой бирюзой блестит не скрытый волосами глаз… А вот в голове теперь была пустота — и сколько ни старался Аббат, ему не удалось прочесть ни единой мысли.
Четыре, пять, шесть — огонь в последних чашах потух. Словно пламя поглотило самое себя и исчезло.
Во рту Аббата метнулся заострённый, как у птицы, язык.
Тук-тук-тук-тук-тук…
Тук-тук…
Тук. Тук…
Тук.
Пульс, который совсем недавно казался громоподобным, оглушающим, бьющим со всех сторон так, что терпеть и сдерживать себя едва хватало сил, вдруг замедлился, став чётким и спокойным. Девчонка стояла в почти полной темноте. Больше не убегала и не пряталась. Смирилась?..