— Видите ли, Раухель, — вздохнул Вайс. — люди готовы лезть из кожи вон, чтобы казаться себе лучше, чем они есть. Подают милостыню, ходят в храмы, надеясь, что боги вознаградят их за это. Я же честен. И в первую очередь перед самим собой. Быть может, только такой скверный человек, как я, сумел бы остановить чудовище, которым, как говорите, вы стали. Но меня самого ввели в заблуждения, и вот теперь мы оба сидим здесь.
Вайс ненадолго замолчал и продолжил.
— По крайней мере, вы честно в этом признаётесь, что уже достойно уважения. Многие на вашем месте до последнего отнекивались, не желая признавать последствия собственных дел. Мы с вами, Раухель, бесспорно, пара негодяев, но негодяев честных, принимающих себя. К слову, вас, кажется, зовут Йоахим?
— Да, верно. — рассеянно ответил Раухель.
— Забавно. — Вайс улыбнулся здоровым уголком губ. — Нет ли у вас в роду анмодцев?
— Не припомню. А зачем вы спрашиваете?
— Йоахим — имя хоть и ригенское, но происходит из Анмода. Только там оно звучит как «Джоах». Мать рассказывала, она была из анмади. А вот отец-имперец редкой сволочью оказался, да и бросил её ещё до моего рождения. Когда-то больше всего на свете я хотел найти его и выбить все зубы, а потом как-то отлегло.
— Стало быть, вы родом из Анмода?
— Из имперского приграничья. Житья там таким, как моя мать, не было, но мы кое как справлялись. Вот только имя мне сменить пришлось. Матушка при рождении Ирмосом нарекла, в честь анмодского святого, а когда я устал разбивать носы тем, кто меня дразнил, пришлось стать Рихардом. И если кто-то из ваших предков тоже происходит из Анмода, то это чертовским примечательное совпадение, что мы оказались здесь вдвоём. Неспроста это.
— Фамилию, я полагаю, вы себе тоже выдумали. — улыбнулся Раухель.
— Верно. — кивнул наёмник и добавил, улыбнувшись. — «Вайс» — «белый», с моим цветом кожи некоторым болванам это ещё казалось смешным.
— Но зачем же выбрали именно это слово?
— Чтобы поводы сломать нос не пропали совсем. Иначе было бы совсем скучно.
За дверью послышался шум, затем неспешные шаги, а спустя некоторое время дверь в камеру открылась и тюремщик бросил на пол миску с плоскими и круглыми, похожими на большие монеты, штуками. Не сказав ни слова, он покинул темницу.
— Имбирные пирожные. — с отвращением проговорил Раухель. — Когда-то было излюбленное лакомство, а теперь смотреть на них не могу.
— Тогда вы не будете возражать, если я подкреплюсь?
— Как хотите. Только оставьте пару штук или просто крошки. Мне… нужно.
Вайс почувствовал, как к горлу подкатил ком, вспомнив, для чего Раухель использует ставшие ненавистными пирожные. Но голод уже давал о себе знать и наёмник с жадностью принялся запихивать сладкую выпечку в рот.
— Неплохо бы это чем-нибудь запить. — проговорил он с набитым ртом. — Воду хоть вам приносят?
— Да, но только ближе к вечеру. Вчерашнюю я случайно расплескал, когда случился припадок.
— Паршиво… Слушайте, вы, похоже, сносно определяете день, вечер и ночь, так почему же не знаете, сколько дней провели здесь?
— Поначалу пытался считать, но потом запутался. И эти сны…
— Что ещё за сны?
— Иногда снится, будто я просыпаюсь и провожу день в камере, потом засыпаю во сне и просыпаюсь уже наяву. Тогда-то я и понял, что начинаю сходить с ума.
Жуя очередное пирожное, Вайс подавился и закашлялся.
— Чёртова… Морнераль… — говорил он с кашлем. — Саму бы… её так… кормить… без воды…
— Должно быть, госпожа Морнераль уже освоилась в Пламенном замке?
— Чёрта с два!.. — выпалил Вайс с кашлем. — Ноги она отсюда… делать собирается. Видать, дракона испугалась.
— А как же этот мальчик? Как его имя…
— Делвин? Ей на него плевать. Жалко мальчишку, ничего хорошего ему без неё не светит. Местные лорды налетят, как стервятники, да на куски порвут. Если бы мне только выбраться, я б его с собой увёз. Подальше из этого проклятого замка.