Что случилось, сын? — произносит он вместо приветствия, по обыкновению переходя сразу к делу. Возможно, так даже лучше: деловой обмен данными — и ни капли эмоций.
Хотел поставить тебя в известность, что больше не живу в доме на Штайнплаттенштрассе, отец.
Почему? Ты рассорился с Вайсом? — даже сквозь километры, разделяющие их в этот момент, Доминик улавливает в голосе отца скрытую наджеду: ссора с Михаэлем могла бы побудить его перебраться-таки в Мюнхен к отцу, как тот давно и мечтает.
Нет, я расстался с Ванессой, — отвечает он просто, ожидая соответствующего вопроса «почему?», но отца, так и есть, больше интересует другое:
Значит, ты по-прежнему будешь работать с Михаэлем?
Думаю, да. По крайней мере я надеюсь на это…
Ясно. — После этих слов повисает звенящая тишина, которая могло бы уязъвить Доминика, не знай он так хорошо этого холодного мужчину, фамилию которого он носит. Джессика дважды спасла его, думается ему в этот момент: сначала от чрезмерной заносчивости и самоуверенности, а теперь и от циничности, так свойственной его отцу и почти укоренившейся в его собственном сердце… Меньше всего Доминик хотел бы быть похожим на мужчину на той стороне провода!
Ты не хочешь спросить, почему я бросил Ванессу?
Думаю, это и так ясно, ведь ты мой родной сын, — насмешливо бросает Гюнтер Шрайбер, и Доминика даже передергивает. — Новая юбка, я угадал?
То, с каким пренебрежением мужчина высказывается о Джессике — пусть даже он и не знает, что это именно она — вызывает в душе его сына жгучее возмущение, которым он практически давится, когда неожиданно произносит:
Я люблю эту женщину и собираюсь на ней жениться. Не хочешь узнать ее имя?
Не думаю, что мне стоит запоминать имя каждой девчушки, в которую ты посчитаешь себя влюбленным, Доминик. — И после секундной паузы добавляет: — Мне нравилась эта язва-Ванесса — вот бы кто здорово потрепал тебе нервы, мой мальчик, — и он заливается раскатистым, насмешливым хохотом.
Джессика тебе тоже нравилась, с горечью думает молодой человек, припоминая, как отец лапал ее в оранжерее… Это воспоминание заставляет его покрепче сжать челюсти, чтобы не бросить отцу в лицо ответную колкость, которая лишь испортит их и без того натянутые отношения. Еще две минуты сумбурного прощания — и Доминик прячет телефон в карман.
Он сам не знает почему, но в этот самый момент его накрывает волной панического ужаса: а что, если Джессика, проснувшись этим утром, пожалела о ночи, что у них была? Что если она уже не ждет его больше… Что если?.. Он подхватывается было позвонить ей, но не решается — вместо этого заводит автомобиль и едет в офис, где до вечера сидит за разборкой абсолютно ненужных сейчас бумаг… Но ведь нельзя прятаться вечно: в конце концов это жалко и недостойно — он видел это на примере Ванессы не далее, как сегодня утром.
С этими мыслями он и звонит в ту самую дверь, за которой его ждет либо самое черное разочарование, либо…
Ева?
Доминик.
Девочка медленно осматривает его с головы до ног и останавливает свой строгий взгляд на чемодане.
Ты к нам на совсем? — осведомляется она самым серьезным голосом.
Я… если твоя мама… — он не знает, что на это ответить — ее надменность немого пугает его. — Она дома?
Нет, ее нет, — потом она складывает руки на груди и прищуривает глаза: — Ты сделал ей больно этим утром — она думает, ты больше не вернешься.
Но я вернулся…
И больше не уйдешь? — с напором осведомляется она.
Если вы позволите мне остаться…
Лицо девочки мгновенно расплывается в радостной улыбке.
Тогда заходи, — тянет она его за руку, — чего стоишь, как неродной? Мама скоро придет. Оставь чемодан вот здесь… Так ты точно больше не уйдешь?
Никогда.
Тогда пошли пить чай.
Спасибо, Ева. — И Доминик впервые за целый день осознает, что жутко и просто невыносимо голоден — до этого он не чувствовал ничего, а теперь вдруг эмоции нахлынули все разом, почти сбивая его с ног… Он падает на стул в уже знакомой кухонке и почти не верит, что все это правда: что он сидит в Джессикиной квартире и собирается пить чай с ее дочерью, и что вот и она сама скоро придет, и он, Доминик, скажет ей…
Раздается звонок в дверь.