Туда я тоже больше не вернусь, — говорю ему жестко, как проштрафившемуся пажу, — пойди и скажи, что у меня что-то с желудком… Скажем, желудочный грипп или еще что похуже. Мне все равно, — не могу смотреть на него. — Я буду ждать в машине, приведи моих детей. И еще, — торможу парня на полпути, — скажи матери, что мне так плохо, что я никого не хочу видеть! Даже ее.
Пауль кивает головой — и вот мы уже едем домой, оставив позади весь этот отвратительный и абсолютно несносный вечер.
Глава 18.
«Он не ответил ни на один мой вопрос, но ведь когда краснеешь, это значит «да», не так ли?»
****************************
На следующий день у меня выходной, и я весь день сижу дома с книжкой в руках; Хелена звонит узнать о моем самочувствии, и я вру, что меня постоянно рвет… Хочу отбить у нее охоту навестить меня. На душе так тоскливо, что хоть волком вой… Я скучаю по Доминику. Я боюсь, что потеряла его, даже толком и не имея.
А потом вдруг раздается звонок в дверь, и мое глупое сердце замирает ровно на долю секунды, после чего пускается в бешеный, безудержный галоп, словно уже знает, кто нажимает на кнопку звонка. Я распахиваю дверь настежь…
Там стоит Доминик… немного другой, даже чуточку непривычный, но все же он: все то же красивое лицо, слишком совершенное, чтобы быть настоящим, все те же завораживающие голубые глаза под тенью черных рестниц, но нынче эти глаза какие-то блеклые и словно полинявшие, с беспредельной усталостью в уголках…
Сердце невольно бъется сильнее, словно в него вкололи дозу адриналина, даже дышать становится тяжело…
Доминик, — произношу я как можно спокойнее, хотя хочется взвиться юлой и заключить этого упрямого мальчишку в объятия. Чего только мне стоит это кажущееся спокойствие…
Мы можем поговорить?
Голос тихий, почти неживой. Как же его однако пробрало… Горло сдавливает так сильно, что даже свое «конечно, проходи» я продавливаю почти через силу, покосившись на своего жданного — ох как жданного! — гостя, не заметил ли он этого. Не заметил — слишком поглощен своими ботинками.
Ник! — восклицает Элиас, вбегая в прихожую со скоростью ракеты и повисая на Доминике, словно обезьянка. — Ты пришел в гости? Я по тебе скучал…
Лицо моего гостя делается смущенным и немного более живым от прилившей к нему крови… Он глядит на меня, на Еву, безмолвно застывшую на пороге, и наконец произносит:
Я тоже по тебе скучал… и не забыл про наш уговор.
Тот рад этой маленькой как бы тайне, и потому начинает канючить:
Ты сыграешь со мной в «Монополию»? Я получил ее в подарок на Рождество…
Доминик смущенно переминается с ноги на ногу.
Я бы сыграл, — отвечает он моему сыну, — но сейчас мне надо поговорить с твоей мамой…
Он настолько трогателен в своем смущении, что, да, признаюсь, я немножко любуюсь им и потому не особо спешу на помощь, но тут, к счастью, Ева произносит:
Давай я с тобой поиграю. Я просто монстр Монополии… Вот увидишь, разделаю тебя под орех! — И она, схватив брата в охапку, скачет с ним по дому в свою комнату, где тот радостно верещит, как все та же маленькая мартышка.
Хочешь чаю? Или кофе? — спрашиваю я, чтобы разрядить наконец ватную тишину, в которую мы неожиданно погрузились. Нужно разорвать ее, пока она не поглотила нас целиком…
Нет, ничего не хочу… только поговорить…
Тогда пойдем ко мне, там нам никто не помешает. — И я веду его в свою комнату, по дороге пытаясь припомнить, все ли там в порядке… по-девчачьи чувствуя внутреннее волнение от мысли, что вот он, любимый мною мужчина, окажется в моей спальне. Глупость какая-то! Я давно не девчонка, а в спальне у меня всегда идеальный порядок (еще бы и в голове царил подобный же, но, нет, мысли с такой скоростью мятутся в моем сознании, что там явно должен произойти какой-нибудь критический для разума сбой).
Мы входим и словно по команде останавливаемся посреди маленького, пушистого коврика около кровати… Дивана здесь нет. Мы молчим… Минуту, две, три — долго, как мне кажется, а в голове одна-единственная мысль: «поцелуй, поцелуй меня снова».
Ты хотел поговорить, — наконец произношу я, — говори, я тебя слушаю… Жаль, что мы не сделали этого раньше. После тех поцелуев ты упрямо избегал меня…
Доминик переминается с ноги на ногу.
Я боялся того, что ты могла мне сказать, — признается вдруг он, впервые посмотрев мне прямо в глаза. — Немного немужественно в этом признаваться, я знаю, но ты… ты, Джессика, мне всю душу исстрепала, я устал с этим бороться… Стоит только закрыть глаза и представить тебя с моим братом, как… как он касается тебя, как шепчет тебе на ухо, словно пылкий любовник, как держит за руку… я дышать не могу! Эта сцена вчера, — Доминик запускает пальцы в свои непослушные волосы, — он специально это делал, я знаю, но все же, понимаешь ли ты, насколько жестоко это было…
Он говорит, открывая мне свою душу, а я вижу лишь движение его губ, от которых не могу отвести своих глаз, и сердце… мое глупое, влюбленное сердце бухает прямо у меня в ушах, словно набат. И моя рука, движимая незримым магнитом, поднимается и ложится на щеку молодого человека… горячую, покрытую минимум двухдневной щетиной щеку, прикосновение к которой кажется таким привычным и таким… необыкновенным.
В тот же момент мы оба выдыхаем, словно всплывшие на поверхность жертвы караблекрушения…