Мы спускаемся по монументальной лестнице, которая вполне могла бы соперничать с любой из своих товарок по викторианским романам, как я уже и упоминала, так что я невольно припоминаю Скарлетт, которая однажды навернулась с точно такой же, потеряв своего неродившегося ребенка… И с чего это мне в голову лезут все эти читанные некогда сюжеты?! Никак я возомнила себя героиней одного из них. Чудно, однако! Тем временем мой спутник распахивает передо мной — нет, не массивную дубовую дверь с резными виньетками — дверь (красивую, но все же просто дверь) в библиотеку, и я вижу Ванессу и Доминика, сидящих в обнимку у настоящего полыхающего жаром камина и мило беседующих.
Нет, наше вторжение, конечно же, этот милый разговор прерывает, поскольку я не без удовольствия замечаю, как маска невозмутимого спокойствия на секунду слетает с Доминикова лица, явив миру недоуменно-испуганное выражение, на которое я реагирую спокойной улыбкой.
С чего бы ему вообще быть испуганным?
Неужели боится наших с Ванессой возможных откровений? Но не он ли сам первым все ей о нас и разболтал?! О несуществующих «нас», что, однако, не мешает ему относиться ко мне столь пренебрежительно… Стыдится себя прошлого, это ясно как день, а я постоянное тому напоминание.
Детка, милая, мы с фрау Керрнер обо всем договорились, — объявляет отец юной невесты прямо с порога, — не могла бы ты позаботиться о форме для нее… Я был бы тебе очень признателен. — И уже в сторону Доминика: — Ты сегодня рано освободился — значит, в кой-то веке сможем вместе поужинать. Я пока поработаю в библиотеке…
Он выходит было за дверь, но все же говорит мне с порога:
Так значит, завтра увидимся. Всего доброго, фрау Керрнер!
Наконец дверь за ним закрывается, а я остаюсь стоять посреди напряженного молчания, которое никто из нас не спешит нарушить. Пока Доминик вдруг не произносит:
О чем твой отец договорился с Джессикой и при чем здесь рабочая форма?
Он даже не обращается ко мне, что продолжает быть оскорбительным. Мужлан! Япония сделала его мужланом.
Ванесса улыбается ему самой очаровательной улыбкой и переплетает их пальцы между собой:
Джессике была нужна работа, — она смотрит на меня, как бы призывая подтвердить ее слова, — вот я и предложила ей место Хильдегард. Только это и ничего более.
Место Хильдегард? — брови Ника сходятся на переносице. — Разве Джессика не окончила экономический колледж… зачем ей место горничной?
Мне надоедает слушать, как обо мне говорят так, словно меня в этой комнате вообще не существует, и я произношу:
У меня действительно есть такой диплом, — тут я выдерживаю небольшую паузу, — вот только опыта работы маловато, и никто не спешит меня им обеспечить. Опытом работы, хочу я сказать…
Мы все снова замолкаем.
Не думаю, что это хорошая идея, — наконец произносит Доминик каким-то замогильным голосом.
Я умею наводить порядок, не волнуйся, — отзываюсь я обиженно, хотя абсолютно уверена, что он имел в виду вовсе не это.
Его пальцы выскальзывают из Ванессыных рук и замирают полумертвыми зябликами на колене. Та, если и видит недовольство своего нареченного, вида не подает, только вдруг увлекает меня вон из комнаты, щебеча о том, какой там у меня размерчик и как миленько я буду смотреться в форме горничной, которую она же, Ванесса, когда-то сама и разработала.
Вот так я и становлюсь Джейн Эйр для двух юных девчушек, которых мне предстоит, однако, учить никак не французскому, который я и сама толком не знаю, а всем правилам идеальной уборки. Уж в этом-то я была настоящим талантом!
Кем-кем ты там теперь работаешь? — недоверчиво изгинает бровь Хелена, когда тем же вечером я сообщаю ей эту «сногсшибательную» новость. — Горничной? Девочкой на побегушках?
Я в мнимом возмущении упираю руки в бока.
Ты недооцениваешь мою новую должность, подруга, — произношу я с пафосом, — теперь я не просто Джессика Мария Керрнер, теперь я домоправительница!
Домо…кто?
Домоправительница, — повторяю я терпеливо. — И незачем быть такой желчной!
Хелена смотрит на меня долгую томительную минуту, словно сканируя меня изнутри, а потом, как бы сдаваясь, выдыхает:
Но это как-то неправильно, согласись: ты моя подруга, а Доминик мой сын… и ты станешь застилать за ним постель!
В этот момент я живо представляю себя и Доминика три года назад, когда он так трогательно признавался мне в любви, и, может быть, где-то в другой параллельной реальности другие мы были сейчас вместе… и я застилала за нами нашу постель. Боже, надеюсь, Хелена не может на самом деле считывать мои мысли! Неужели я сейчас на самом деле мечтала о ее сыне, о ее двадцатишестилетнем сыне, у которого, между прочим, есть невеста… Безумие какое-то.
Если ты так об этом переживаешь, — спешу я увести разговор в другое русло, — то для твоего душевного спокойствия скажу, что видеться с Ником нам почти не придется: он, как я слышала, домой приходит не раньше пяти часов вечера, а я и вовсе работаю до четырех, — и, не удержавшись, добавляю: — Постараюсь как можно меньше смущать твоего милого мальчика своей скромной персоной…
Хелена улавливает сарказм в моем голосе и как будто смущается.