Я сидела, молча переваривала услышанную историю. Представила одинокую белку-сладкоежку, показалось, что мы с ней очень похожи… я такая же одинокая и так же люблю леденцы.
— Вы с ней очень похожи… с белочкой…
— Чем? Такая же рыжая? — я нарочно дразнила парня, мне было интересно услышать ответ.
— Нет, ты стеснительная… и очень красивая…
Вдруг мне причудилась белка с моим лицом вместо мордочки. Мне стало смешно, я изо всех сил пыталась сдержаться, но не выдержала и прыснула со смеху. Потом представила, как я-белка хватаю конфету и взбираюсь по стволу дерева, и там, сидя на ветке, разворачиваю ее, кладу в рот и зажмуриваюсь от наслаждения. Меня душил смех, и я от души рассмеялась. Никогда раньше мне не было так весело. Тимур сначала сидел и смотрел на меня, не понимая, с чего я хохочу до слез, потом тоже заулыбался и стал посмеиваться.
— Ох, умора! Я — белка, да еще сладкоежка! Одинокая красавица! — хохотала я. Видать, нервы сдали, никогда так не смеялась.
Когда прошел приступ веселья, я взяла валявшуюся рядом ветку и поворошила потухающий костер. Домой не хотелось, там снова проблемы.
— Подбросить дров? — спросил Тимур
— Да нет, мне домой пора… значит, ты решил повторить? Только зачем?
— Что повторить?
— Ну… приручение. Приручить меня хочешь?
— Нет, просто подружиться. Мне кажется, тебе лишний друг не помешает.
— Тебе кажется. Не вовремя эта дружба. Мы с отцом уезжаем на днях, так что недолгой окажется наша дружба… — теперь же мне вдруг захотелось плакать, в глазах защипало, защекотало в носу. Очень жаль уезжать из родных мест, прямо душа рвется на части. Да еще отец, вот как мне уговорить его бросить здесь все — дело всей его жизни, могилу любимой, друзей? Чувствую, битва с ним предстоит нешуточная, и я сомневаюсь, что выиграю.
— Может, обойдется? Может, не придется уезжать? — Тимур вскочил с места, стал ходить вокруг костра, взволнованно сжимая кулаки. Странно, ему-то какое дело до всего этого?
— Ты же в курсе! Твой хозяин отобрал у нас все, ничего не оставил! Ты же работаешь у него телохранителем, неужели не знаешь про наши дела? — уколола я его, не сдержавшись.
— Он мне не хозяин! Я просто временно устроился… да неважно, Ева! Нужно бороться! Отстаивать свое добро надо! Никто, слышишь, никто не вправе вас гнать отсюда! В суд идти…
— В суд! Да любой суд будет на стороне Сироткина! Кто послушает нищего фермера? Деньги рулят миром! — теперь уже и я вскочила, в запальчивости откинула волосы с лица и смотрела прямо в глаза Тимуру. Он смотрел в мои глаза так, словно от этого зависела его жизнь, казалось еще мгновение, и он схватит меня и прижмет к себе. Его взгляд отрезвил меня, я прошла мимо скамейки и направилась к коню. Парень догнал меня, и встал передо мной, не решаясь дотронуться.
— Уходишь?
— Да. Нам с тобой не о чем разговаривать. Ты работаешь у этого… банкира, кто знает, может это он приказал тебе завести дружбу со мной, откуда мне знать? И поздно уже… Все поздно… Совсем.
— Ева, меня не посылал банкир, просто… просто ты мне понравилась, я на твоей стороне!
Я взобралась в седло, потрепала коня по холке, пытаясь успокоить свое сумасшедшее сердце.
— Нет! Не надо дружить со мной! Я калека, и у меня не может быть друзей. Никому я не нужна! Я знаю, вы только все смотрите на меня с отвращением… или с любопытством, как будто я с другой планеты… не подходи больше ко мне, найди себе подходящую подружку! Не приручай меня, я очень тебя прошу! — прокричав все эти слова, я рванула узду, отчего Султан задрал голову и резко понесся галопом. Я едва удержалась в седле, мои глаза застилали горькие слезы, комок в горле не давал сделать полный вдох. Сзади что-то кричал Тимур, я не могла расслышать ни слова, в ушах бился пульс и свистел ветер.
Я бросила коня во дворе, не потрудившись даже отогнать его на конюшню и расседлать. В спальне бросилась на кровать и разрыдалась. Впервые в жизни я задавала себе вопрос — зачем я живу на этом свете? Зачем мне все это? За что? Так и уснула одетая, вся в слезах и с не решенными вопросами в голове. Проснулась от топота в доме, кто-то истошно кричал, что-то падало и разбивалось. Поспешно натянув обувь, я выскочила на лестницу. На первом этаже бегали какие-то люди, вытаскивали шланги из кладовой под лестницей, тащили ведра и одеяла. Тетя Лена визгливо кричала в трубку телефона непонятные слова. Я расслышала слово «пожар» и у меня затряслись колени. Сползла на полусогнутых ногах по ступенькам, потрогала за руку нервную женщину. Она перестала кричать в трубку, вытерла слезы на щеках.
— Ох, девочка! Что делать-то? Пожарные только через сорок минут будут! У них машины пустые, пока заправят баки водой, все сгорит к чертям!!! — она схватила меня за плечи и трясла изо всех сил, будто от меня зависело, как быстро приедут «пожарки».
— Теть Лен! Что случилось?!
— Отец твой напился и поджог конюшни. Ох, Ева! Я не знаю, что делать… не знаю… бежать надо туда, там все, может, продержимся до пожарных… Ева! Кони!!! Там же кони!!!
Она кинулась к дверям, крича и размахивая руками. Я поспешила за ней, спотыкаясь и едва не падая от волнения. Султан непривязанный бродил по двору, подошла к нему, обрадованная тем, что конь цел, что не поставила его в конюшню. Со стороны конюшен слышался треск, огромные языки пламени облизывали ночное небо, разгоняя тьму. Кричали люди, ржали лошади, выли и лаяли собаки, сидевшие на привязи у ворот. Я взобралась на коня и помчалась к месту пожара. Одна мысль билась в мозгу — «только бы никто не пострадал, только бы не было жертв».
Я сразу увидела своего отца, он бегал по двору конюшни, захлебываясь демоническим смехом, держа в руках почти полную бутылку коньяка. Волосы были взъерошены, рубашка нараспашку, один рукав оторван. Я не узнавала его, это не мой отец, это чудовище какое-то, мой отец добрый и культурный человек, он никогда не позволит себе такое. От огня стоял такой жар, что даже на расстоянии пятидесяти метров нестерпимо обжигало лицо. Я отпустила коня, он в испуге умчался прочь. Работники конюшен забегали внутрь, накрывшись мокрыми одеялами, несколько человек поливали сараи из шлангов, женщины таскали ведра, обливали водой мужчин. От них поднимался пар, я удивилась, как люди это выдерживают. Стоял такой гул, что закладывало уши от всех этих воплей, треска, криков животных. Из дверей конюшни стали выбегать лошади с жеребятами, хорошо хоть сараи были почти пусты, только несколько маток с малышами оставались в них. Остальной табун был на выпасах, на ночь их выгоняли пастись. Следом за лошадьми выскочили несколько человек, мокрые одеяла на них дымились и даже начали гореть. К ним кинулись женщины с ведрами. Я остолбенела от всего этого зрелища, не в силах даже рукой пошевелить.
— Давайте! Спасайте чужое добро, идиоты! — кричал мой отец, истошно смеясь и прикладываясь к бутылке. — Я никому ничего не отдам! Слышите! Это мое, никакой поганый банкир не будет хозяйничать в моих конюшнях! Слышишь гаденыш! Я ничего тебе не оставлю, это я строил, мой пот и кровь!
Тут отец заметил меня, подбежал, кинулся на колени передо мной и стал обнимать ноги.