— Ты настолько не ценишь наши с тобой отношения, что…
Он махнул рукой.
Я — ценю. Но… Не могу согласиться на такие. Наверное, люби я меньше… Смогла бы. А так…
Зачем?
Но слова остаются запечатанными глубоко внутри. Я что? Утратила способность говорить?
— Знаешь, Ида, возможно, ты и права.
Опускаю голову. Смотреть в его горящие гневом и обидой глаза нет никаких сил.
— Ты — мое сумасшествие. Я не могу спокойно дышать, думая о тебе… Просто наваждение какое-то.
Надо же, какая одинаковая реакция друг на друга. Если, конечно, не врет. Вот только почему сумасшествие? Почему не любовь?
— И не к месту, и не ко времени, Ида. Я устал плясать, как уж на сковородке. У меня никогда такого не было! Шепотки за спиной, насмешки от «коллег» и партнеров. Знаешь… Раньше это было просто… Просто невозможно! Но когда я видел тебя. Прижимал к себе. Думал: «Что бы ни случилось — все равно не отпущу». Летел в Тай, срывал переговоры. Безумие…
Он покачал головой.
— Ида, почему ты молчишь? Мы с тобой и так против всего мира с этими нашими чувствами.
Он качнулся вперед, словно желая схватить в объятия, и я уже практически чувствовала на губах его горький поцелуй. Агрессивный, злой. Будто клеймо. Я и страшилась этого, и жаждала больше всего на свете, потому что понимала — сделай он так — и я побегу за ним следом. Куда скажет. На любых условиях. К черту самоуважение, к черту жизнь, что летит с откоса в тартарары, только бы был рядом!
Сумасшествие? Безумие? Да…
Кирилл в последний момент замер, а я так и не поняла: разочарование внутри или радость.
А дождь лил, хлестал по щекам, словно наказывая за глупость, которую творим.
— Я просил всего семь месяцев. Всего семь. Ты не представляешь, как было важно не оказаться в центре скандала. Чтобы все прошло спокойно. И незаметно. Но… Получилось до смешного. Как нарочно. Мои московские подвиги. Тай. А вот теперь и все это…
Я смотрела сквозь пелену дождя в серые глаза, пытаясь понять. Что это? Что, черт возьми, происходит? Он уговаривает меня остаться? Или уговаривает себя — отпустить? Похоже, все-таки второе. И что значит — «просил семь месяцев»? Раздраженно поставил перед фактом, не дожидаясь ответа, даже не сомневаясь в нем…
А потом ушел.
Коленки тряслись. И слезы наворачивались. Я ведь понимала, что прямо сейчас между нами происходит то, о чем рассказывают через много лет внукам пожилые люди, синими от вен морщинистыми руками поглаживая выцветшие от времени фотографии.
«Понимаешь, молодость… Тогда чувства бурлили, мы наговорили друг другу такое, а потом…».
Господи, Кирилл… Неужели и у нас будет так же? Я всегда считала что нет ничего проще чем двум взрослым людям понять друг друга… А оно вон как, оказывается…
Невозможно! Невозможно друг друга понять! Тогда…зачем? Зачем это все? Дождь, купер, Тай…
Тай…
Рассмеялась, вытирая мокрое лицо.
Тай… Да. Там-то мы знали, чем заняться под дождем…
Кирилл медленно развернулся и стал уходить.
Теперь я считала его шаги. Казалось важным не сбиться, но не удалось, потому что на первом же он обернулся.
— Я думал, ты взрослая, самостоятельная женщина. Свободная от подростковой истерии и хлопанья дверьми. А ты…
— А я, — у меня прорезался голос. — Я не желаю брать чужое! Прятать глаза, быть источником конфликта между сыном и матерью — слишком ценю время и жизнь, чтобы тратить их на такое!