— За то, что ты рядом.
Громов улыбается, а его пальцы слишком быстро погружаются в ее распущенные волосы, тянут на себя, а губы дарят сладкий и такой горячий поцелуй. Ульяна покрывается мурашками, они обволакивают ее хрупкое тело, вынуждая подрагивать. Громов отстраняется, смотрит в ее глаза, потирая остренький подборок большим пальцем. Его ведет от ее глаз, запаха, чувственных губ и тонкого, нежного голоса. Ладонь сжимает девичью грудь, обводя сосок до тех пор, пока его вершинка не заостряется, и слегка сдавливает ее пальцами, срывая женский стон.
Он безумно ее хочет и так же безумно соскучился. Кажется, они не виделись целую вечность. Руки хаотично сминают ее тело, язык касается шеи, проводя влажную дорожку к мочке уха, закусывая ту зубами. Никольская отстраняется, хмурится и тяжело вздыхает.
— Я… это глупо, Степ, — упирается ладонями в свои плечи, — прости, — по ее лицу проскальзывает тень печальной улыбки, и девушка отворачивается.
— Ульян, — тянет ее за руку, — посмотри на меня, Ульяна.
— Что? — всплеск раздражения заполоняет собой все пространство палаты.
— Все хорошо, — он говорит ей это уверенно, крепко сжимая в своих руках ее ладони, — слышишь?
— Слышу, — Никольская качает головой в неверии.
— Мы просто немного подождем, вот и все.
— Или это навсегда. Прости, я такочень боюсь. Вдруг это и правда…
— Нет.
— Ты же врач, Громов, скажи, что я встану.
— Ты встанешь.
Ульяна прикрывает глаза и откидывается на подушку. Ей страшно, очень и очень страшно. Степа ее подбадривает, верит в позитивный исход. А если нет? Что она будет делать, если все выйдет с точностью до наоборот. Как ей жить? Как с этим живут люди? Она не знала, не знала, и оттого ей казалось, что, если ее не поставят на ноги, это будет конец. Конец всего.
Глава 18(1)
Ранним утром, через неделю, Никольская открывает глаза в палате немецкой клиники. Она чувствует себя уверенней, верит. По крайней мере старается. На часах еще нет и шести, но она не может сомкнуть век, ее трусит. Операция назначена на сегодня, на два часа дня. После этого в при любом из исходов ее ждет мучительная и кропотливая реабилитация. Даже если все пройдет успешно, она не сможет сразу встать на ноги, ничего не сможет. Ей придется долго и упорно тренироваться, через боль и судороги в мышцах.
Иногда интернет кажется Ульяне злом, если бы не он, она бы не начиталась всех этих страшных историй о том, сколько боли пришлось вынести тем, кто сумел встать. Но, несмотря на муки, они смогли вернуть себе прежнюю жизнь, в отличие от тех, кого судьба решила оставить в кресле.
— Вы уже не спите? — англоговорящая медсестра заходит в палату с улыбкой, ставит укол и, поинтересовавшись, не нужно ли чего, удаляется за дверь.
Ульяна же вновь тянется к телефону, смотрит Лизкин инстаграм, труппа уже в Америке, в Нью-Йорке, в месте, куда она так хотела попасть, где так хотела станцевать. Но кто-то решил все за нее. Отбросив гаджет подальше на кровать, девушка поправляет подушку под своей шеей, которая начинает затекать, и растирает напряженные мышцы немного резковатыми движениями пальцев.
К часу в ее палате собирается целый консилиум. Родителей и родственников к ней сегодня не пускают, либо хотят сохранить идеальную стерильность, либо не подрывать ее моральное состояние, правильного ответа на этот вопрос у Ульяны нет, одни лишь глупые догадки.
Коридор, по которому ее перевозят лежа на койке, нескончаем. Он длинный и ослепительно белый, лампы режут глаза, потому приходится щуриться.
***
— Она точно будет в порядке? — Олеся Георгиевна не находит себе места, ходит из стороны в сторону, поднимая эмоциональную бучу во всех присутствующих. Ей тяжело смириться с тем, что ей не позволили увидеть дочь, тяжело принимать отказы, но еще невыносимее то, что она не знает, чем все это закончится. Как пройдет операция, смогут ли они помочь ее девочке? А если нет? Что им делать? Что им всем тогда делать?
Грозный женский взгляд касается Громовской фигуры. Мужчина сидит в кресле комнаты ожидания, упираясь затылком в стену. У него закрыты глаза, и он не видит того, что она на него смотрит. Он помог им, заплатит основную часть за операцию и практически за всю последующую реабилитацию. Олеся не знала, да и не хотела знать, откуда он взял столько денег, потому как даже для них сумма оказалась вовсе неподъемной. Цены всколыхнули сознание.
— Перестаньте мельтешить, — подал голос Степан, когда старшая Никольская в очередной раз прошла мимо него, поднимая своими движениями потоки воздуха, — от вашей беготни ничего не изменится, — продолжил, все еще не открывая глаз.
Олеся насупилась, хотела было открыть рот, но муж ее одернул. Взглянул слишком резко и потянул за руку к дивану, вынуждая жену опуститься на него.
— Если все будет плохо, — прохрипела женщина в плечо мужа, — что, если…
— Прекрати, — шикнул Артур Павлович, — здесь отличные специалисты, у нее хороший прогноз. Просто верь, верь, Олеся!
Через час ситуация не изменилась, они все так же сидели в ожидании. В этом самом ожидании прошло более пяти часов.
Степан сидел почти неподвижно, даже не ходил курить, словно погрузился в какой-то сон. Он слышал, как перешептываются Улькины родители, как где-то вдалеке хлопают двери, ходят врачи, слышал и хотел, чтобы все это поскорее закончилось. Его нервы были на пределе, все происходящее вокруг дико раздражало. Улькина мать в этой эстафете заняла первое место, иногда ему хотелось сорваться именно на ней, но он держал себя в руках, стараясь вообще с ней не говорить, боялся сказануть лишнего.