— Понял, — Азарин кивает, — так чем я могу помочь?
— Мне нужно продать эту богадельню как можно быстрее.
— Быстрее — это сколько? Неделя, две, месяц?
— Три дня.
— Три дня? Это почти нереально.
Громов отворачивается. Азарин переглядывается с Токманом, и тот отрицательно качает головой, правда, Сергей не принимает данный жест отрицания. Он лишь вытаскивает из кармана пиджака мобильный.
— Алёна, — говорит уже в трубку, — свяжись с директором финансового отдела и скажи, чтобы подготовил перевод, подробности вышлю на почту, — сбрасывает вызов. — Я покупаю твой бизнес, — Азарин смотрит на Степана в упор, уголки его губ слегка приподняты, они изображают полуулыбку.
— Серег, я…
— Потом сочтемся, — пожимает плечами.
— Когда-нибудь ты разоришься, — Иван закатывает глаза, — а ты, — указывает на Громова, — держи меня в курсе всего и никуда не лезь один. При передаче денег спецгруппа тебя подстрахует.
— Кстати, о Светке, — вспоминает Азарин, — у нее же доля.
— Я думаю, что смогу найти для нее разумные доводы.
— Для более быстрого понимания могу обеспечить ей ночь в «прекрасном» месте, — добавляет Токман.
— Я думаю, она и так все подпишет.
— Может, по маленькой? — Азарин уже подзывает официанта.
— Мужики, давайте сегодня без меня. Мне в больничку надо.
Громов уходит, он идет по освещенной фонарями улице и не чувствует облегчения. Все эти деньги сейчас пустое, его почти не волнует бизнес, слова Ивана, ничего. Он думает лишь о том, чтобы с Ульяной все было в порядке, чтобы ей помогли.
В такси вновь раздается телефонный звонок, Степан несколько секунд смотрит на незнакомый номер и, свайпнув по экрану, подносит гаджет к уху.
— Ты нашел деньги?
— Нашел. Мне нужны сутки, чтобы оформить документы о продаже бизнеса.
— Хорошо. Мы не звери, и дадим тебе сутки.
Глава 17(1)
«Ты должна быть сильной, должна», — словно мантру повторяла Ульяна, лежа на операционном столе. Через пару минут анестезия подействует и она провалится в сон. Вдох-выдох, прозрачная маска на лице запотела, и Никольская медленно прикрыла веки.
Ее оперировали более восьми часов, в течение которых она видела яркие сны. Они отражали ее воспоминания о прошлом и мечты о будущем. Эти разноцветные картинки сталкивали ее в пучину страхов и боли, а после как ни в чем не бывало возрождали покой.
Когда она очнулась в своей палате, за окном уже смеркалось. У кровати, на рядом стоящем стуле сидела мать. Отец был вынужден улететь на пару дней, впрочем, сама Ульяна и настояла на том, что с ее травмой жизнь окружающих ее людей не должна останавливаться. Ей хватит и ее замороженных дней, недель, месяцев, а может, и лет.
Олеся Георгиевна засуетилась, как только дочь открыла пришла в себя, Никольская-старшая подобралась, ее усталое лицо стало более свежим, а в глазах загорелся огонь. Конечно, она храбрилась ради дочери, девочка не должна видеть раскисшую от горя мать рядом, она должна напитываться силой и уверенностью людей, которые ее окружают.
— Как ты? — Олеся коснулась руки дочери.
— Нормально. Голова только будто не моя.
— Это все последствия наркоза.
— Мутит.