— Клад был заговорен на крови — не понял? — глухо вымолвил Аверя. — А у нас не довлело бы таланов, чтоб так тряхнуть землю. Хватит уже, пошли!
Максим вскочил и замахнулся:
— Иди сам, куда знаешь!
Аверя отступил на шаг:
— Не дури!
— Мразь! Гад! Скотина! Ненавижу тебя! Будь ты проклят! Будь проклят весь ваш мир! Сдохни же! Сдохни прямо здесь! Вместе с нею… — Максим зашатался, и выскользнувший из его пальцев кинжал со звоном ударился о камни. Аверя успел подхватить друга под мышки, и после этого Максим уже безропотно дал себя увести. Мальчики продолжили восхождение; единожды Максим все-таки повернул назад голову — но только чтобы проститься с Аленкой, распластанной поперек тропы. Аверя все понял: он не препятствовал товарищу задержаться на несколько секунд и не стал зря напрягать мышцы на руке, которой поддерживал Максима за пояс.
Глава 24.
Искушение смертью
«Звонили из школы…»
«Все о том же?»
«Классный руководитель сказала, что пойдут все его одноклассники. Цветы куплены. Согласись, будет странно, если мы не придем»
«Пусть думают, что хотят»
«Ты еще веришь, что он вернется?»
«Когда сам похороню нашего сына, перестану»
«Послушай, есть вещи, которые следует просто принять»
«То же я твердил себе двадцать лет назад, после того как ты мне отказала»
«Я была дурой…»
«А помнишь Витьку Бортникова?»
«Ты говорил о нем»
«Не все… Когда в том ущелье он себе голову разнес из Макарова, я своими руками рыл для него могилу. А потом кое-как сколотили крест и водрузили на нее, хоть бы попы и не одобрили, — специально сделали повыше, назло дьяволам, что караулили нас. И, уминая землю, я сказал себе: «Везде есть надежда, одна смерть непоправима, но ей, суке, до последнего не верь». И подоспела-таки помощь… А один из тех юнцов тоже ведь воротился, когда уже мемориальную доску решили ладить на стену его родного ПТУ. Явился из ада — без руки, глаз ему там выкололи — а простил меня… Пусть не целиком грех — хоть его четвертушка с души спала. И Максим… Знаешь, постирай его белье — запылилось, только после обязательно вновь застели кровать. И не плачь. Пожалуйста, не плачь…»
«Папа… Мама…»
— Ты чего?
— Аверя, я, наверное, схожу с ума… У меня галлюцинации: я вижу своих родителей. Прямо сейчас…
— И меня тоже?
— Да.
— Мы в ее владениях — потому…
— Это она?
— Потерпи: недолго. На, испей…
«Где я?»
Максим не помнил, как здесь очутился: то ли Аверя подмешал что-то в воду, которую дал ему, то ли просто от усталости. Несвойственные месту образы и звуки исчезли: в полной тишине Максим видел только небо — синеватое на западе, куда он смотрел, и розовеющее прямо над его головой. Он не знал, почему лежит сейчас на спине, без рубахи, со спутанными у лодыжек ногами и левой рукой, прикрученной к телу так плотно, что веревка врезалась в пальцы. Правая была свободна; пошевелив ею, Максим почувствовал, что безымянный палец привязан к мизинцу, и тут же наткнулся на рукоять лежащего рядом ножа. Откуда-то сбоку донеслось: