— Как?
— Сама твоей будет…
— И как я найду ее?
— Почуешь. Ты — из иного царства…
— И далеко до этих гор?
Аверя назвал расстояние в верстах, которое Максим сразу же забыл, понял только, что оно значительно.
— Без лошадей, денег и еды…
— Знаю: может, придется побираться да корье жрать заместо хлеба. — Аверя придвинулся к Максиму и горячо зашептал: — А то бают: был в некоем городе воевода шибко неправедный, людей к потолку вздергивал по единому наговору, без улик!.. У одной же вдовы, там же обретавшейся, старший сын к лихим людям подался. Воевода и говорит ей: коли сочту, что по твоей наводке да с твоего ведома было, суставы тебе так выверну, что назад не вставишь… Меньшой же брат того, кто сбег, — а годков ему было помене нашего — пошел во двор к воеводе за мать просить. Воевода велел челядинцам пропустить его, оглядел затем и изрек: окажу-де ей милость, да только и ты мне окажи. Походи ко мне ночью, а покуда ходишь, мать твою не трону… И с братом не буду строг, ежели судьбу его мне решать приведется. Сладенек ты, как свежеотжатый мед… Максим, если до такого приспеет в крайности, содеешь? Я ради Аленки бы…
Максим поначалу вздрогнул, но затем глянул на друга и ответил без дрожи в голосе:
— Я — как ты!.. Только ради вас обоих. И ради Пашки… Ребята, слушайте! Вы не разузнали, что с ним? Когда на нас напали, я не успел спросить…
Аверя, и без того не слишком веселый, еще больше помрачнел; Аленка же, сидевшая чуть поодаль, побледнела и отвернулась.
— Да не тяните вы! — крикнул Максим, заподозривший неладное. — Что случилось?
Аверя опустил голову, точно съежившись под острым, направленным на него взглядом, и наконец откликнулся — тихо, словно опасаясь, что кто-то посторонний услышит:
— Он погиб…
Странного чувства — будто собственного тела больше нет — Максим не испытывал ни до этого, ни после. Происходившее ничуть не напоминало обморок или хотя бы помрачение рассудка — Максим все четко видел вокруг себя и четко осознавал, — но его ноги, видимо, начали подгибаться, так что Аверя предусмотрительно схватил его за локоть. Однако Максим быстро преодолел секундную слабость и, распрямившись, резко спросил:
— Это из-за нее, да?
— Помнишь встречу с Евфимием на дороге?
Максим кивнул.
— Его, едва ссадив с корабля, в застенок потащили, а там принялись кости дробить, и его сердце не выдержало… Тем и избегнул казни!.. А пытали Евфимия о хлопчике, который носил чудную одежду, — только не о тебе. Его короткие штаны были синие, а вот здесь, — Аверя показал чуть выше своей коленки, — занятное клеймо портной вышил — пять сплетенных белых колец. («Олимпийские шорты Павлика!» — мелькнуло у Максима в голове). Евфимий приветил того парнишку и загодя молвил ему, чтобы он уходил от Дормидонтовых истцов, а куда — на север ли, на юг — им не пожелал сказать. За это и претерпел… Пусть теперь подле Бога о нас его молит… Сказывали, что положивший душу свою за ближних или дальних перед смертью уже сподобляется увидеть Господа. И с Евфимием беспременно то случилось…
— Но Пашку схватили-таки?!
— По другому нельзя было… И ты недолго б погулял, кабы не мы — не для бахвальства говорю, по правде. А смерть он принял, как не всякому мужу дано: не выпрашивал пощады и не сморгнул даже, когда к его лбу притиснули пистоль, что и отражено в донесении. Лишь когда уже чиркнули кремнем, служивым померещилось, будто он шепотом помянул какого-то Максима.
— Да, это Пашка — он такой. Храбрый… — Как Максим ни удерживал слезы, они все же закипели у него на глазах. — А я…
— Брось реветь! Ну что же ты… — забормотал Аверя, убедившись, что прежний грубоватый оклик никакого действия теперь не возымел. — Заполучишь Жар-птицу — воротишь и твоего Пашку.
— А так можно?
— Скажи: ты помнишь день и час, когда упустил его?
— Рад бы не помнить… Да разве забудешь!
— Жар-птица — боярыня над местом и временем: мы читали. Правда, Аленка? (Девочка подтвердила, кивнув). Ты при ней волен вновь очутиться в своем царстве — вообразишь наперед, где именно и когда, — и отвратить гибель Пашки. Тебе и потребно всего лишь оказаться на той улице малость пораньше да посильней его толкнуть.
— Аверя, я ведь… — Максим осекся.
— Что?
— Тогда забуду вас! Или нет?