— Разве у тебя есть камин? — Мама изумленно поднимает бровь. Мой дом прост и не замысловат, без особого дизайнерского шика: минимум вещей и мебели.
— Конечно. А если бы не было, ради такого подарка завела. — Я вру, глядя на маму, которая непонимающе вертит головой, но успокаивается. Она была у меня в гостях и сетовала, что дом слишком прост для меня и моей должности. «Ты живешь, как монашка». А мне много и не надо. По сути, дома не живу, лишь ночую иногда. Больше всего времени провожу в Сенате за любимой работой.
— Спасибо, Дороти, чудесный подарок. Мой будет не столь изящный и дорогой, как твой. — Я передаю ей свою коробочку, в которой лежит набор ценных редких арома-масел.
Дороти принимает, блеснув своим глянцевым маникюром, после чего посылает хитрый взгляд:
— Слышала, что у вас случай был один в суде… Я про пожар.
— Пожар? Господи боже! — Мама всплескивает руками, я же начинаю злиться на Дороти.
— Да, был. Все в порядке, мама. Все здоровы.
Этот случай на сожжении Анны Шуваловой-Савовой получил некоторую огласку. Еще бы! Не Химера, не сама подсудимая, а Инквизитор — один из лучших охотников на ведьм, тот, на счету у которого, более тридцати имен обвиненных — воздействовал даром на своих же.
Да и причины слишком не понятны.
— Что случилось с «поджигателем»? — Дороти лукаво улыбается, теребя своими пальчиками сережку в ухе. Уж ей ли не знать поджигателя! Когда-то, когда меня еще не взяли на службу в Сенат, Оденкирк поймал Дороти за руку, и ей заслуженно дали несколько месяцев в Карцере и наказание общественными работами.
— Он получил достойное наказание. — Сама произношу и понимаю, что во мне злоба на Оденкирка. Хотя я не имею права на это чувство — всё по справедливости. Но я не удовлетворена. По мне, так Оденкирка пожалели за его заслуги перед миром Инициированных, а я бы его сожгла: сумасшедший Инквизитор, способный передавать чужую боль — это не смешно и не безобидно. Это опасно.
Вместо этого его Светоч выпрашивала провести расследование причин, вместо сожжения на костре, дать ему срок в Карцере и общественные работы. В итоге, Реджина Хелмак сделала невозможное: она уговорила Архивариусов на лечение Оденкирка, как смертного в психиатрической частной клинике.
— Вы понимаете, что он лучший в своем деле? От него не ушла ни одна Химера!
— Мы понимаем, Реджина. Но не в наших интересах держать столь опасного Инициированного в своих рядах. Он совершил непростительный поступок. Это же был бунт против Сената!
— Это не бунт! У мистера Оденкирка долгие годы дар не развивался. Точнее, он у него вообще не развивался с появления на Начале! То, что случилось в Саббате, получилось случайно. Считайте это чудом. Такое резкое расширение дара на такое большое количество людей! Я думаю, это будет ему отличным подспорьем в делах для Сената.
— Неужели вы думаете, что мы его теперь подпустим к делам Инквизиции после такого?
— А разве у вас есть выбор?
Выбора у нас не было. Инквизиции уже не хватает. Многие Химеры словно с цепи сорвались, Карцер переполнен. Сенат не справляется. Некоторые суды совершаются без должного внимания. Терять в данный момент ценные кадры никто не хочет. Поэтому был закрытый суд над Рэйнольдом Оденкирком, на котором общим голосованием решено: на некоторое время не допускать до дел Инквизиции Рэйнольда Оденкирка с условием лечения в психиатрической клинике под патронажем Светочей Саббата и одного Архивариуса. После чего по прошествии лечения будет испытательной срок с решением допуска к делам или лишения лицензии Инквизитора с последующим аутодафе.
— Не сомневаюсь, что достойное. — Дороти, как истинная Химера, ненавидит Инквизиторов. Но еще больше ненавидит Сенат в моем лице. Все шло к этому еще с самого детства. Начало стало для нас лишь уточняющим фактором, расставившим все точки над i.
— Девочки, пройдёмте к столу. Там ждет любимая ваша запеканка из индейки и тыквы.
Я встаю из кресла, привычным жестом одергивая рукав блузки и стряхивая часы на запястье, закрывающие мой Знак. Это не ускальзывает от внимательной Дороти, которая наоборот гордится своей Луной и оставляет ее неприкрытой. Мама считает, что эти татуировки, сделанные в подростковый период, — наша дурь и эксперимент над собой. Никогда не ладившие с сестрой, однажды мы возвращаемся домой на каникулы с татуировками на запястьях — у одной Луна, у другой Солнце. Сколько возмущений было в нашу сторону, сколько обвинений в бессмысленности со стороны мамы, которая не понимала, зачем мы это сделали, в частности я — милая, спокойная и прилежная дочка. В итоге, она сделала вывод, что мы так пытались поладить с Дороти. Но ничего не получилось, а татуировки остались. И мама часто мне указывает на то, что мне с моей престижной работой неприлично ходить с таким «клеймом», не лучше ли мне свести ее, чем постоянно прятать под часами и длинными рукавами блузок. Но она так и не поняла, что я не могу ее свести, даже больше, к моему рисунку добавились новые линии — моя личная гордость — печать Сената, ставящаяся поверх знака: треугольник с открытым глазом или же «всевидящее око».
Только, иногда мне кажется, что Сенату не хватает второго глаза, чтобы понять что происходит.
Тебя долго не было
Медсестра вошла в мою комнату и привезла на каталке поднос с едой, лекарствами и очередной шприц.
— Добрый день, мистер Оденкирк! — Она улыбнулась своим ярко-накрашенным ртом цвета фуксии. Я замечаю кусочки помады на ее зубах. — Как у вас дела? Как настроение? Я смотрю, вы опять ничего не ели. Боюсь, мне снова придется пожаловаться доктору Зиннеру. Ему не нравится, когда пациенты его не слушаются. Кстати, сегодня в зале будет постановка. К нам приехал театр из соседнего городка с Рождественской постановкой. Вам разве не интересно?
Я отворачиваюсь и принципиально пялюсь в окно с решеткой, пускай витиеватой, но решеткой.
— Поверьте, вам понравится. Так что спуститесь в четыре часа в зал — не пожалеете. А сейчас закатайте рукав, я вам сделаю укол.
Я молча поднимаю рукав на левой руке. Медсестра Вайнер берет меня за руку нежно, даже чересчур нежно, будто невзначай проводит пальцем по моим мускулам и аккуратно вводит иглу.
— У вас такие мускулы. Вы, наверное, очень спортивный человек. Но вы бунтарь! Ваша татуировка на запястье — опасно делать в таком месте, прямо на венах. Хотя, скажу честно, красивее рисунка не видела. Ведь это луна? Да?
Со стороны угла доносится тяжелый ревнивый вздох, и я невольно начинаю улыбаться, отчего медсестра принимает это на свой счет и еще больше начинает флиртовать со мной.