Мне казалось я дергаюсь, вырываюсь, бьюсь до последнего, отстаивая свое тело и право на отсутствие боли, и сладить со мной очень трудно. Но едва темные пятна вокруг превратились в людские лица, поняла, что едва шевелю руками и ногами.
Надо мной склонилось лицо дворцового лекаря, который, хмурясь, проговорил:
— Кризис миновал.
Опочивальня взорвалась радостным славословием, которое больно резануло слух. Должно быть, я поморщилась, потому что господин Вискольд шикнул, и все затихло.
— Больно, — прошептала я хрипло.
— Я знаю, ваша светлость, — ответили мне. — Слишком долго вы провели на грани между миром мертвых и миром живых. Ваше сознание жило, а тело решило, что вы умерли. Вы сейчас буквально оживаете заново, отсюда боль.
Я сомкнула веки, показывая, что услышала лекаря. И стоило узнать о своем состоянии, боль немного отступила. Первой мыслью, которая пришла на смену стремлению остановить пытку, оказалась мысль о дракончике.
Прилагая усилия, я повернула голову и увидела Дилариона, изможденного, с закрытыми глазами, который едва заметно вздрагивает от холода.
После слов лекаря я сразу поняла, что произошло. Должно быть, не смогла вынести горя, постигшего меня вместе со всей Черной Пустошью, и оставалась в мире живых только благодаря кровной привязке к питомцу. Диларион все время был рядом и отдавал мне все силы, но они закончились, и вместо того, чтобы прекратить вливание жизни в хозяйку, дракончик продолжил делиться последним, что у него было.
— Сколько я… — слабым голосом проговорила я и прервалась, когда вместе со словами ушли силы.
Господин Вискольд понял и ответил:
— Четырнадцать дней, — проговорил он, хмуря брови и кивая.
— Четырнадцать дней, — повторила я, понимая, что мой маленький питомец совершил невозможное.
— Есть, — попросила я одними губами.
Господин Вискольд сам поил меня куриным бульоном и кормил с ложки какой-то клейкой кашей. Стоило проглотить пару ложек, тело окрепло, слабо, но достаточно, чтобы держать ложку самостоятельно.
Делая над собой нечеловеческие усилия, я съела все, что подал господин Вискольд.
После этого, откинувшись на подушки, скользнула взглядом по комнате и, увидев Альре, кивнула. В ту же секунду управляющий оказался у моего ложа.
— Пусть отрубят голову курице и сцедят кровь в миску, — приказала я. — После отнесите в покои… В покои… В покои его высочества.
Последние слова я выдохнула, дернувшись от боли. Они прозвучали так обыденно, словно мой принц жив, словно не было этого страшного… на границе теплых и холодных земель.
Поклонившись, управляющий удалился.
К ложу приблизилась мистрис Одли и замерла, словно статуя, вглядываясь в мое лицо. Я поискала глазами Рамину, почему-то казалось важным увидеть ее, но зачем — не знала.
— Где Рамина? — спросила я старшую камеристку, и у нее задергался подбородок.
— Она… Она… Ее здесь нет, — забормотала она, избегая смотреть мне в глаза.
Вперед вышла Лана и проговорила, не поднимая головы:
— Мы видели, как ее похитили, ваша светлость. Гвардейцы не смогли отбить ее.
— Пусть все уйдут, — сказала я Оре. — Все.
— Ваше высочество, позвольте хотя бы мне остаться и помочь вам, — забормотала мистрис Одли, чуть не плача. — Хотя бы с переодеванием?
— Все, — устало повторила я, и добавила: — Не волнуйтесь за меня. Да, я не хочу, не желаю жить. Но не допущу, чтобы из-за меня погиб Диларион. А он умрет, если промедлю хотя бы час.
Опочивальня опустела. Стиснув зубы и стараясь не орать от боли, которая, как голодный пожиратель, бросалась на каждое движение, я принялась подниматься с ложа.
— Потерпи, милый, — прохрипела я, глядя на безжизненное тельце дракончика. — Осталось совсем чуть-чуть.