— А ну, иди сюда, сладкая моя…
Эрик подхватил девушку на руки, забыв, что его одежда мокра от проливного дождя и испачкана в крови. Хлоя приникла к нему, осторожно целуя его подрагивающие губы, чувствуя, как он горячо и жадно отвечает ей.
— Моя самка, — агрессивно произнес он, опуская ее на постель. Под его пальцами разошелся черный бархат, расстегнулись застежки. Он стащил с себя одежду и отбросил ее прочь, опускаясь на нежное тело девушки, накрывая его своим, горячим, обжигающим, целуя ее губы.
— Мой Дракон, — тихо, словно эхо, ответила она, но от этих тихих слов кровь в жилах Дракона словно закипела.
— Твой, — шептал он, разглаживая волосы на ее висках, целуя снова и снова ее губы, хмелея от ее податливости и покорности.
Он повалил ее в постель, одним взмахом разодрав на ней ночную сорочку, добираясь до теплого, живого тела.
— Мое, все мое!
Его губы жадно хватали ее напряженные соски, язык ласкал ее так настойчиво, чувствительно и сильно, что Хлоя вскрикивала, извиваясь под его тяжелым телом.
— Куда же ты, сладкая моя?
Его губы накрыли ее ротик, стирая всякий вскрик, всякий всхлип, стон, вздох, покуда его пальцы, поглаживающие ее тело, не скользнули по трепещущему животику, вниз, по гладенькому лобку.
— Сожрал бы тебя, сладкая моя…
Его пальцы чувствительно ласкали ее клитор, пока он ее целовал — рвущуюся из его рук, вскрикивающую от чересчур острых и чувствительных прикосновений.
— Ради бога, прекрати!
Он жадно перехватил ее дрожащие бедра горячими ладонями, устраиваясь между ними, продолжая целовать ее нежные губы.
— Почему, моя сладкая? Почему, моя единственная? Почему, неповторимая моя?
Его член коснулся ее лона, и Хлоя застонала, вцепляясь острыми ноготками в его плечи, чувствуя, как он проникает в ее тело, жестко, требовательно.
— Моя нежная самка, — шептал он, приподнимая ее бедра выше и вжимаясь в ее тело все крепче и крепче. — Почему мне нельзя тебя любить так сильно и страстно, как я хочу? Ответь, почему я не могу слышать твои сладкие крики?
Словно подтверждая свои слова, он двинулся в ее теле сильно и жестко, и Хлоя, обнимая его ногами, прижимаясь к нему низом живота, принимая его все полнее и полнее, вскрикнула от глубокого чувствительного проникновения, от крепкого поцелуя, запечатывающего ее губы.
— Кричи, кричи, — шептал он ей на ухо, крепко стискивая ее бедра, терзая ее тело самой сладкой в мире пыткой, — я измучаю тебя так, что ты и слова не сможешь произнести… Моя нежная, моя ласковая… моя сладкая… Моя…
Хлоя дрожала в его руках, прижимаясь к Эрику все крепче и крепче. Ее тело подчинялось тому, что он с ним делал, отвечая сладким наслаждением на каждое прикосновение, на каждое проникновение.
— Скажи, — шептала она, извиваясь под его телом, — скажи, — умоляла она, обнимая его лицо ладонями и целуя его губы. — Скажи!
Он упорно молчал, но она крепче обнимала его ногами, жарче прижималась к нему раскрытыми бедрами, и он постанывал от наслаждения, что приносило ему женское тело.
— Скажи! — молила она, покуда его губы ласкали ее шею, пока их тела, слившись воедино, двигались плавно и медленно, лаская друг друга.
— Моя самка, — шептал он, потеряв голову, — мое наслаждение… моя любовь…
Глава 15. Ритуал
За всю свою долгую службу Дракону Робер никогда не получал от него пощечин. Никогда. Более того — Дракон и недоволен-то бывал редко, и недовольство свое выражал куда менее эмоционально.
Сейчас, еле ворочаясь на полу, выплевывая покрошенные зубы и с трудом понимая, цела ли его челюсть, Робер обмирал от ужаса. Если одной пощечиной Дракон едва не вышиб из него дух, то что же будет, если он возьмется за него, Робера, всерьез? И как, однако, крепок мальчишка, если вынес неласковые объятья Эрика…
— Я говорил, — еле смог произнести Робер, кое-как ворочая распухшим языком, — я предлагал свою помощь…
— Мне не нужны подачки от мужа сестры, — грубо ответил Данкан, поднимаясь на ноги. — Не в моих правилах выпрашивать и унижаться.
«Однако в твоих правилах хитрить и жульничать, — подумал Робер насмешливо. — Какой причудливый кодекс чести…»