Как она может так со мной поступать? Это словно и не моя мама. Родители в первую очередь предоставляли мне выбор, что с ней случилось?
— Думаю, пора заканчивать разговор, — игнорирует мама. — Я приберусь здесь и, наверное, отправлюсь отдыхать. Завтра я возвращаюсь обратно, — добавляет она, и я вижу, что скрывается под мраморной маской её стойкости.
Сожаление, боль, грусть.
И меня наполняет надеждой, что ещё можно поменять её решение.
— Мама, — выдавливаю с трудом, глотая комок из горестной обиды.
— Хватит! — обрывает она меня мгновенно, и меня ранит, словно острый нож, жестокость её голоса. — Это просто не обсуждается, и точка. Подумай хоть раз о нас с папой!
Грудь сдавливает, в горле саднит, и я даже не замечаю, когда именно мои щеки покрываются влагой. Но она не слышит меня впервые за всю жизнь. Даже сейчас, она просто закрывается от меня, делает вид, что мои слова ничего не значат. Она так строга, пытаясь быть холодной и непредвзятой, что никак не могу больше выдержать натиска обрушившейся на меня её злости и резко встаю, пулей вылетая из гостиной.
Мама не останавливает меня, а я и не возражаю. Мне требуется пауза. Остановка, находящаяся за пределами сегодняшнего сумасшедшего дня. Слишком много информации. Слишком много потрясений.
Моя комната — моё пристанище вечного спокойствия. Есть только я и тишина. И плотная темнота в ней помогает окунуться в необходимое одиночество. Стены, кровать, одеяло, запах моего шампуня на подушке — всё такое родное и старое, что кажется, я и не покидала свою привычную жизнь никогда.
Это то, в чём я нуждаюсь. Просто одиночество и атмосфера, что единственная не ощущается враждебной. Она принимает меня и даёт так много спокойствия, что я могу утонуть в нём, расслабившись и наконец-то забывшись, уснуть…
Словно толчок меня выкидывает из сна. Вздрагиваю и стремглав приподнимаюсь на локте, но тут понимаю, что что-то тянет меня насильно назад. Алек. Вернее, его рука, находящаяся на моей талии. Он укладывает меня обратно спиной на постель и приподнимается сам, чтобы видеть моё изумлённое лицо.
— Что-то не так? — обеспокоенно интересуется он, напряжённо вглядываясь в мои глаза.
Его глаза — чёрная дыра. Что на мгновение я просто позволяю себе пропасть в необычайно красивой темноте этих глаз.
— Нет. Всё хорошо, — отвечаю шёпотом.
Но тут понимаю, что я — необычайная лгунья. Всё паршиво. Всё даже хуже, чем просто паршиво.
Я не задаюсь вопросами, как он оказался в комнате и давно ли здесь, главное, что мне сейчас нужно это больше всего на свете.
Пульс ускоряется с каждой секундой сильнее, пока мысли складываются в слова.
— Мама хочет, чтобы мы переехали.
Мой взгляд прикован к его, я жду изменений и удивления, но получаю лишь сочувственное:
— Я знаю.
На какое-то совсем короткое время я сбита столку.
— Значит, ты слышал нашу ссору?
— Не совсем. Я приехал, когда ты уже спала. Но успел застать разговор твоей матери по телефону, по-видимому, с отцом. — Алек склоняет голову в бок и, рассматривая моё лицо с некой озабоченной мягкостью, смахивает с него прядь волос. — Твоя мама рассказывала отцу, как ты отреагировала на новость, а после закрылась в своей комнате и больше не выходила.
Часть непомерной тяжести моментально спадает с груди, холодом трепеща солнечное сплетение. Но в тоже мгновение меня наполняет совершенно другим ощущением — болезненной безысходности. Но Алек почему-то не выглядит опечаленным. Демонстрирующем тревогу, вызванную тем, что виднеется на моём лице — да.
Но точно не опечаленным.
— Почему ты не расстроен из-за переезда? — вопрос вырывается из меня непроизвольно.
Раньше, чем я могу подумать о том, что его ответ может растоптать моё сердце. Многое теперь имеет другое значение. После того, как я узнала, что предстоит перед Алеком, всё усугубляется.
Он должен будет находиться здесь, когда я не смогу.
Алек хмурит лоб, его лицо, находящееся едва ли в десятки сантиметров от моего, выражает недоумение, когда он рассеяно пожимает плечом.
— Почему я должен быть этим расстроен? — спрашивает он, как будто не слышит, как быстро бьётся моё сердце на грани разрыва. — Мне, конечно, не нравится, видеть твои заплаканные глаза, но… — Алек делает паузу. Паузу, длящуюся, наверное, вечность, пока он не торопясь подбирает слова. — Но что в этом плохого? Потому что я, если честно, не особо понимаю, почему ты так всё восприняла.