Она встала с кресла незаметно и прошла к своему господину неслышно, как призрак и теперь стояла тихо и безвольно, словно сцена пленения Бьянки, родной сестры, даже теперь бьющейся, борющейся за свою жизнь, не трогала ее мертвого сердца.
— И ты все еще хочешь его? — презрительно хохотнул Коршун, кривя разбитые губы. — После того, что с тобой сделала его женушка?
— Да, — так же покорно и тихо, безжизненно ответила Лукреция. — Я буду хотеть его всегда.
— Какое мертвенное постоянство! — издевательски расхохотался Коршун. — Но мне оно нравится, не переживай. Я не зря принес тебя сюда; теперь вижу — не зря. Если мы сумеем поймать Короля… мы сможем оспорить его трон без войны. Но тебе придется поработать, пока сама ты все еще Ворон, — коршун бесцеремонно и гадко, похотливо ухватил Лукрецию за живот. — Тебе надо будет родить ребенка. Королевского ребенка.
Мертвые глаза Лукреции ярко сверкнули, снова приобрели живое выражение, налились слезами, и тут же мертвенно погасли, потеряли всякое выражение.
— Вы же слышали, — ровным голосом ответила она, — что это невозможно. Он не возьмет меня; он оттолкнет меня.
— Да он и не нужен, глупая курица, — рявкнул Коршун. — У тебя что, и мозги смерзлись? Зачем Король полетел к своим войскам?
— Раздавать благословение, — ответила Лукреция.
— Королевское благословение, — ответил Коршун. — Так, словно все его солдаты — его дети. Но это лишь солдаты. А если меж ними затешешься ты, и если ты будешь беременна, то он благословит и тебя — и твоего ребенка. Он будет наречен королевским наследником, признан, как его дитя, поняла? Мы захватим его, а ты, брюхатая, сможешь претендовать на трон как мать наследника! Ну, поняла?
— Но где же, — отчасти удивленно ответила Лукреция, — где же я возьму того, кто…
— На фронте мало солдат? — резко бросил ей Коршун. — Мне все равно, под кого ты ляжешь, да только когда Король явится раздавать королевский дар, ты должна быть в положении! Он будет дарить его не глядя. Он же не думает, что среди его вояк затешется брюхатая шлюха. Потом явишься к Королеве, и пусть попробует она не потесниться! Я снова нанесу ей оскорбление, и никакие Свидетели ей не помогут!
Услышав это, Бьянка закричала и забилась под его ногой, но Коршун лишь сильнее прижал ее ногой, наслаждаясь ее мучениями и унижением.
— А эту казнить сегодня же, — резко бросил он. — У меня бабы не болтают лишнего…
Истрепанную, избитую, в разорванном и испачканном платье Бьянку столкнули в подземелье, и тяжелые двери за ней с лязгом захлопнулись. Неловко прихрамывая, девушка поднялась на ноги, но лишь затем, чтобы палачи подхватили ее под руки и потащили к месту казни.
У Коршунов это решалось быстро и без сантиментов; это Вороны осложняли такие дела излишне долгими разбирательствами, судами и выбиванием признаний. Суд Коршунов был быстр; это поняла Бьянка, с содроганием увидев окровавленную деревянную плаху, разлохмаченную топором, словно плашку мясника, на которой тот ежедневно рубит свиные и телячьи туши.
Глаза несчастной Бьянки расширились от ужаса при виде этих жутких свидетельств смерти, она заверещала, извиваясь в крепких руках удерживающих ее палачей — огромных, потных, обнаженных по пояс, но с красными колпаками на головах. Их животная грубость делала их еще больше похожими на мясников, и Бьянка просто едва не задохнулась когда воображение нарисовало ей страшную по сути своей картину — то, как ее обезглавленное тело повиснет на крюке…
— Ну что, — вкрадчиво поинтересовался кстати очнувшийся Барбарох, — умереть хотела? Думала, это просто? Раз — и все? Ты, молодая и красивая, лежишь мертвая, и вокруг тебя цветы и поклонники? Нет уж, дорогая; после всего, что с тобой произойдет, ты будешь похожа на комок окровавленных рваных тряпок, только и всего.
— Я не хочу, — выдохнула Бьянка. — Этого быть не может…
— Но я могу помочь, — вкрадчиво продолжал Барбарох. Привычная обстановка, инструменты пыток не пугали его, и он, в отличие от Бьянки, впервые оказавшейся в таком мрачном месте, сохранил трезвый рассудок. — Если, конечно, ты согласишься и дашь мне право воспользоваться твоей магией… Но ты же не хотела пачкать руки в крови?
— Да, не хотела, — словно завороженная видом чудовищных инструментов, пробормотала Бьянка. — И сейчас не хочу…
— А придется, — так же гаденько продолжал Барбарох. — Тебе придется упереться руками в плаху, чтобы удобнее положить на нее голову, а плаха-то вся в крови. А если топор соскользнет, и сначала отрубит тебе пальчик? Или сразу все? А если не сразу перерубит шею?
Бьянку кинули на холодный грязный пол, словно она уже была мертва. Ни у кого даже мысли не возникало о том, что она вдруг вздумает начать сопротивляться, и она расширенными от ужаса глазами наблюдала за неспешными, такими будничными и вместе с тем жуткими приготовлениями.
— Ну, что? — так же спокойно продолжал Барбарох, словно это не ему сейчас угрожает гибель — вместе с Бьянкой. — Ты все же позволишь мне немножко попортить твое белоснежное платье и испачкать твои чистенькие — хоть сейчас в святые! — ручки?
Огромный палач, раскрутив точило, деловито правил топор, и Бьянка со стоном уронила взлохмаченную голову на руки:
— Хорошо, — глухо ответила она. — Делай, что считаешь нужным… бери мою магию…
— Не надо слез, и раскаяний не надо, — с пренебрежением протянул Барбарох, язвительно посмеиваясь. — Это же враги. Это Коршуны. Король выдал бы нам медаль, если б узнал… гхм, впрочем, ладно.
Палач меж тем, опробовав лезвие на остроту, кивнул своему помощнику, и тот подхватил Бьянку, высказал ей заклятье жертвы. Оно опутывает крепче самых крепких веревок, Бьянка с ужасом поняла, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, и грубые руки ката швыряют ее лицом в деревянное крошево, и ее губы против ее воли выкрикнули резкое, как карканье ворона, заклятье.
— Паршивцы, — шипел обозленный Барбарох, от заклятий которого немудреное и грубое заклинание Коршунов расползлось по швам, освобождая руки и ноги Бьянки. — Сосунки, жалкие твари! Недоноски, ничтожества…
От толчка нежной ручки Бьянки помощник палача кубарем покатился по полу, переломав, пожалуй, все кости в своем огромном теле. Лишившись союзника, палач точивший топор, яростно взревел, размахнулся своим тяжким оружием, ударил что есть сил, так, что все тело его заходило ходуном, и… всю его дикую, неукротимую мощь, всю массу его литых мускулов и страшный, остро отточенный топор удержал всего лишь один пальчик Бьянки. Все тело палача — мышцы, кости, — заходило ходуном, словно он со всего разбегу ударился в каменную стену, а Бьянка даже не дрогнула, удерживая эту тушу. Недобро, с пугающим птичьим любопытством, чуть склоняя голову на бок и поглядывая на врага то одним, то другим глазком, который всем телом налегал на топор, девушка кончиком указательного пальца упиралась в лезвие и с ухмылкой наблюдала, как огромное орудие палача балансирует, стараясь рассечь ее кожу.
— Научить тебя тонкому искусству палачества? — произнесла девушка страшным хриплым голосом, и палач испуганно затряс головой, соглашаясь. — Жаль, знания тебе не пригодятся, ведь помнить ты будешь их от силы пару минут…