Неизвестно, сколько еще продлилась бы их перепалка, как тут вошел герольд и громко возвестил о том, что Королева просит разрешения выйти к столу. Часы на городской башне пробили ровно десять; надо же, какая точность!
— Пусть войдет, — небрежно произнес Влад, чувствуя, как у него перехватывает дыхание как у неопытного юнца перед свиданием с объектом воздыхания. Влад поймал себя на мысли, что невольно, неосознанно напрягает слух, чтобы расслышать каждый ее шаг, посчитать удары каблучков о натертый пол. Ему казалось, что он уловил даже запах ее духов — сладкий, очень сладкий и нежный, — и шорох ее одежды, жесткой черной парчи и нежного чувственного шелка под нею.
Анна, одетая подчеркнуто скромно — никаких глубоких вырезов, демонстрирующих грудь, никаких вырезов, через которые можно было б увидеть ее стройные ноги, плавно движущиеся под блестящим черным шелком, — зашла в королевскую столовую и встала, едва переступив порог. Не глядя на Влада, не поднимая глаз, присела в скромном реверансе.
«Ах, чертовка, — со злостью подумал он, чувствуя, как член наливается кровью. Мучительное желание заставило дрогнуть его живот, словно кожи коснулся холод. — Это смирение, написанное на лице, эти пущенные ресницы, безмятежные брови, волосы, скрытые под белоснежным покрывалом! Она нарочно сделала это? Она же знает, что невинность распаляет меня больше откровенности! Впрочем, откуда она может это знать?..»
Внезапно для самого себя он обхватил сидящую у его ног Бьянку за плечи и грубо, заставил ее улечься ему на колени, бесцеремонно ухватил ее за грудь, скользнул пальцами в глубину ее корсажа так, что девушка вскрикнула. Однако, несмотря на то, что сцена эта не укрылась от внимания Королевы, выражение безмятежности не покинуло ее дивного лица. Она так же спокойно и неспешно прошла на предназначенное ей место, села, — и Влад поймал себя на мысли, что стискивает податливое мягкое тело Бьянки чересчур сильно, и девушка едва дышит, перетерпливая боль.
На Лице же Лукреции тотчас выписалось выражение глумливое и гадливое; сложно было ожидать от нее какого-то уважения. Поговаривали, ее яды ей помогали варить демоны, и душа ее давным-давно заложена повелителю ада, и еще не понятно, каким чертям она достанется — верно, в ее последний день они передерутся за нее.
— О, ваше Величество, — совершенно очаровательным голосом пропела Лукреция, изображая смущение, — простите нас за эту маленькую семейную сцену! Надеюсь, мы вас не побеспокоим? Вы ведь не ревнуете?
Анна, неспешно раскладывая на коленях белоснежную салфетку, подняла на Лукрецию взгляд, и Влад замер, чувствуя, как воздух словно пропитывается напряжением, которое проскальзывает между женщинами. Лукреция намеренно кривлялась и паясничала, издевалась, подчеркивая свою принадлежность к семье короля хотя бы на правах постоянной любовницы; ее цели были незамысловаты и жестки — проверить, чего стоит новая Королева, узнать, если что-то, отчего та потеряет лицо сорвется в крик, выкажет нервы, и потом пользоваться этим столько раз, сколько захочется. Просто так, чтобы повеселиться.
Однако, Анна и теперь не сорвалась, не изменилась в лице. Она снова опустила кроткий взгляд, пожала плечами, взяв ложку.
— Отчего мне ревновать, — проговорила она ясно и тихо. — Я же не ревную Его Величество к псам, лежащим у его ног и клянчащим у него кости?
Она кивнула на королевских гончих, которые расположились у камина с выпрошенной у Короля подачкой, и Лукреция замерла с раскрытым ртом, в изумлении переводя взгляд то на собак, то на Короля.
«Отличный ответ!» — подумал Влад, насилу скрывая усмешку и сдерживая рвущийся хохот, потому что от слов Королевы высокомерное самодовольство вмиг сползло с Лукреции, лицо ее уродливо перекосилось от ярости, она подскочила на ноги, трясясь от бессильной злобы.
— Да как вы смеете, — зашипела Лукреция. Королева снова подняла на нее кроткий взгляд. Ее безмятежное лицо было столь же прекрасно, сколько покрасневшее, яростно лицо Лукреции отвратительно, в глазах сияли смешинки, и ее спокойствие вкупе с тонкой издевкой сделали свое дело. Раздраженно зафыркав, Лукреция, не спросясь Короля, вылетела прочь из зала, и вдалеке послышались ее бессвязные ругательства и всхлипы.
— Иди, успокой ее, — велел Влад, сталкивая Бьянку с колен.
Когда за возмущенной Бьянкой двери закрылись и Король с Королевой остались вдвоем, Анна, наконец, перевела дух. Только ей одной было известно, сколько сил понадобилось для того, чтобы сохранить видимость покоя. От одного только вида белоснежной Бьянки, лежащей на коленях Короля и постанывающей под его рукой, оглаживающей ее груди, Анна едва не расплакалась. Она не думала, что будет так больно увидеть в его объятьях другую женщину — а ведь Анна была убеждена, что готова к этому, и даже ничуть не удивилась, когда вошла в зал и увидела их — любовниц Влада, с интересом и нахальством взирающих на юную королеву. Видно было, что они считают Короля своим по тому, с какой уверенностью они касались его, с тем, как ревниво они сжимали его руки, которые он милостиво разрешал им гладить и целовать. И своего места — даже на низенькой скамеечке у своих ног, — они уступать Анне не собирались.
Они словно раздевали ее глазами, оценивая каждый изгиб ее тела, каждый пальчик, каждый ноготок. Они отыскивали в ней изъян, и казалось, найди они хоть крошечное черное пятнышко на ее коже, их усилиями оно разрослось бы в воображении Короля до огромного зловонного болота.
Но больнее всего Анне было видеть то, как он отвечает на любовь этих двоих женщин. Пусть снисходительно и покровительственно, но с удовольствием. Анна вспомнила, как палец Короля скользил по белоснежной, точно фарфоровой щечке девушки, и едва не расплакалась, когда Белая из Рода Воронов прильнула к ласкающей ее руке и чуть коснулась ладони губами — с благоговением и обожанием.
— Разве можно так, — произнес Влад неодобрительно, глядя на Анну исподлобья. — Собаки… сравнение это унижает девиц благородного рода.
— Так пусть не ведут себя подобно псам, — ласково произнесла Анна, хотя внутри у нее все кипело от обиды и боли. Она коснулась губами ложки, но вкуса яства не почувствовала.
— А как они вели себя? — голос его звучал сладко, вкрадчиво. Казалось, Владу даже нравилось ее возмущение — или нравилось дразнить Анну, задевая чувствительные местечки ее души.
— Я не хочу с вами обсуждать ваших женщин, — немного резко ответила Анна. — Вам они нравятся — это дело вашего вкуса. Мне — нет. Мне они не нравятся. И если я однажды брошу каждой из них кость под стол, пусть не обижаются… или не присутствуют за столом, когда я ем. Я — ваша Королева. Возможно, им разрешено не уважать меня, но они обязаны уважать корону. Разве нет?
— Вы моя Королева? В самом деле? Вы можете в том поклясться? Пока что я видел лишь строптивую девчонку, а не Королеву.
— Я могу поклясться в том, что готова служить вам во благо государства.
— А! Вот как. Но родить наследника — это тоже служение мне и государству. Как вы рассчитываете справиться с этим своим долгом, не подпуская меня к себе? Не думаете же вы, в самом деле, повторить подвиг Королевы-девственницы, и забеременеть, подтеревшись неким предметом, испачканным моим семенем? Это, конечно, верх добродетели — не знать мужчины, даже став матерью; но славят такое поведение лишь высохшие древние старухи, выжившие из ума и овдовевшие лет двести назад. Сомнительное счастье. Еще смешнее будет, если вы вдруг все же сможете зачать, но из-за невинности и неопытности не сможете распознать своего положения и начнете рожать в самый неподходящий момент. Сам я такого не видел; но мне как-то рассказала об этом одна дама, которая, признаться, была шокирована этой ситуацией. Видели бы вы ее глаза! Бедняжка была готова упасть в обморок от изумления.
— Вы ни слова не говорили о наследнике! — выкрикнула Анна, краснея.
— Вот теперь говорю, — отозвался Влад. — Я очень хочу наследника. Сына, разумеется. Или нескольких сыновей — сможете вы их выносить? Достаточно ли плодородны ваши бедра?
Похоже, Владу удалось вывести ее. Заставить проявить истинные эмоции — раздражение, злость, обиду, стыд. Почти выкрикивая хлесткие, полные яда слова, Анна не заметила даже, как муж оказался за ее спиной и его жаркие ладони сжали ее плечи, стиснули жадно и нетерпеливо, а губы прижались к ее шее, ловя каждое биение ее пульса.
— А ведь она была права, — шепнул Влад, куснув Анну в шею. — Вы ревнуете.
— Нет! Это ваши бессовестные слова…
— О, да. Ваш лоб холоден, а грудь горяча от гнева, который ваше сердце мешает с кровью, — его пальцы скользнули по черному раззолоченному краю одежды, нащупывая пуговку. Одно движение — и лиф, расстегнувшись, стал свободнее, а Анна едва не вскрикнула, выронив ложку. Пальцы Короля отыскивали следующую пуговку на ее груди, крохотный черный шарик, искусно выточенный из камня, губы его оставляли теплые, влажные, очень нежные поцелуи на ее шее, и Анна внезапно заметила, что дрожит как беспомощное раненное животное, которому некуда бежать, которое поймано, пленено и вскоре будет плясать под дудку охотника.