В себя меня привёл резкий запах нюхательной соли — сердобольная тётушка, чьего имени я не помнила, водила склянкой у меня под носом и беспрестанно причитала. Полисмены разогнали зевак, и улица почти опустела, больше никто не толпился. Взметнувшись на ноги и едва не упав от слабости, я хотела кинуться к дому, но женщина меня удержала:
— Погоди, детка, не ходи туда.
— Там… Там… — я не могла говорить. Холод сковал каждую клеточку моего тела, стиснул шею ледяною рукой — я задыхалась. Слёзы потекли по щекам, закапали на грудь… И в момент, когда я подумала — лучше бы мне было погибнуть там, под рухнувшей крышей нашего старого дома, я услышала знакомый голос.
Вскинула голову, пытаясь проморгаться.
— Рози! Рози-и!!
В расстёгнутом пальто, в кое-как накинутом платке, ко мне спешила миссис Бёркинс. Она дышала тяжело и сбито — возраст и комплекция не способствовали пробежкам.
Я застыла, как вкопанная, не в силах даже разомкнуть губ. Она едва не смела меня, потом сжала в объятиях и притиснула к своей груди.
— Я как услышала… — она пыталась отдышаться, — так сразу сюда…
— Моя бабушка…
Бёркинс охнула и торопливо заговорила:
— Да жива твоя бабуля, жива! Мы с ней незадолго до того, как всё началось, вышли прогуляться в сад, а потом я предложила ей сходить в лавку, мне нужно было купить чесночных булочек и колбасы. Матильда захотела размяться перед сном — ей это полезно…
Дальше я не слушала. Тело как будто в кисель превратилось, а голову наполнила небывалая лёгкость — я выскользнула из рук миссис Бёркинс, и всё вокруг погасло.
И вот сейчас я сидела в маленькой кухне миссис Бёркинс, грея руки кружкой ароматного ромашкового чая и пытаясь привести себя в чувство. Я не спала всю ночь — сидела у бабулиной постели и вслушивалась в каждый вдох, боясь, что именно он окажется последним. Старушка так разволновалась, что у неё разболелось сердце — пришлось вызывать врача. Конечно, о сне можно было забыть.
Да и не уснула бы я всё равно — я чувствовала себя туго сжатой пружиной, которая вот-вот выстрелит. А стоило закрыть глаза, как перед внутренним оком вставали картины пожара — ярко-жёлтые с багряным отливом языки пламени, голодные и яростно лижущие стены и крышу; искры во все стороны и клубы дыма — едкого, чёрного. Это зрелище отпечаталось у меня в памяти, будто кто-то выжег его калёным железом — не забыть, не стереть. И острое чувство — будто с мясом вырвали дорогую страницу из жизни, оставив меня совершенно беспомощной.
В прихожей послышалась возня, и в кухню заглянула усталая миссис Бёркинс — она тоже не спала всю ночь. Эта добрая женщина и её муж приютили нас с бабушкой у себя, ведь нам некуда было идти.
— Рози, там… — начала она, и тут я отчётливо услышала знакомый голос.
Причитания дядюшки долетали даже сквозь стену, и как наяву я видела театрально заломленные руки и искажённое мукой лицо.
— Плакали мои денежки! Нет, ну скажите, как так-то? Как так?
Миссис Бёркинс сочувственно покивала и поспешила ретироваться. От греха подальше.
— А-аа, вот и ты! — растрёпанный дядя Джеймс влетел в кухню, чуть не споткнувшись об порожек.
Я не ожидала, что весть о происшествии настигнет его так рано — обычно он находился в разъездах, менял съёмные квартиры, как перчатки, или жил у своих многочисленных друзей и женщин.
— Здравствуйте, дядюшка, — произнесла я, сама от себя не ожидая такого спокойного и равнодушного тона.
Он таращился на меня несколько мгновений, а потом ткнул в мою сторону пальцем:
— Это всё ты виновата! Это всё из-за тебя!
Я пожала плечами. Видя, что я не оправдываюсь, не плачу, не пытаюсь защититься, он начал всё сильней распаляться — щёки покраснели, глаза сощурились:
— Вечно от тебя одни проблемы, бедоносная ты девчонка! Я подозреваю, что это ты сговорилась с тем полоумным, что дом поджёг! Не хотела, чтобы я его продавал, вот и подложила мне такую свинью! — его голос взлетел на октаву, аж в ушах зазвенело.
— Слышали бы вы себя со стороны, дядя, — я отхлебнула из кружки. — Может, вам чаю успокоительного заварить?
Он едва не зарычал и стал нарезать круги по кухне, а я недоумевала, как могла раньше бояться этого человека. Он ведь жалок. И глуп. Какая несправедливость, что от него зависело моё будущее. Разве я сама не смогла бы распорядиться собой? Но нет… Он — мой единственный оставшийся в живых родственник-мужчина, мой заступник, наставник, хозяин, почти святой. Даже бабушка не имела такого веса, как он.
— Она ещё и издеваться смеет… Управы никакой нет… Скажи на милость, что за глупости про тебя болтают? «Волчья неве-еста, волчья неве-еста…», — перекривлял он кого-то и хлопнул ладонями об стол прямо передо мной. — И что там за дело с Робби? Ты вообще была в курсе, что он внук городского управляющего?!
— Кстати, его не нашли? — поинтересовалась я холодно. Этой ночью вместе с домом будто бы сгорели мои чувства — злость, досада, непонимание. Осталось мёртвое пепелище и отголосок грусти — как лёгкий ветерок.