Наверное, многие женщины мечтают о таком мужчине, который вылизывает их, как леденец. Затаив дыхание, часами смотрит на ту часть женского тела, что дарует жизнь. Генрих называет это: "смотреть в вечность". Украшает меня, как куклу. Его змей острым язычком лижет мое лоно одновременно с ним. Но я не кончаю. Вообще ничего не чувствую, кроме досады и скуки. Если бы не чистая вода, которую Генрих исправно мне приносит, я бы никогда не изменила Дану.
Собственно, я и не изменяю. Измена — это когда получаешь удовольствие и привязываешься эмоционально. Я же просто терплю любовника, потому что он мне даёт то, что позволяет мне любить моего мужа. Только одно условие я поставила Генриху: его член никогда не войдет в меня, и его змей тоже. Только не внутри! Это заветное место принадлежит Дану.
Генрих из кожи вон лезет, чтобы возбудить меня. Он не понимает главного: меня возбуждает равнодушие моего мужа. Его игра. Его снисхождение. Сила повелителя, который может казнить, а может подарить наслаждение. Равнодушие Дана, когда он дарит мне себя. Даже его член безразличен ко мне. Он играет со мной. Гладит лоно на входе и замирает там в ожидании. И тогда я начинаю умолять Дана подарить мне его близость, его член. Это возбуждает моего мужа, потому что он — победитель. Властелин этого мира. И когда он проводит ежемесячный Обряд Забвения и Покоя, тысячи женщин мечтают оказаться с ним там, возле Древа Покоя. Но туда, в Главную Оранжерею, с ним захожу я. И все те женщины, что мучительно завидуют мне и терпеливо ждут, когда вода наполнится покоем, даже не подозревают, какую боль я испытываю.
Потому что мне приходится ждать, пока Дан насладится и насытится другой женщиной. Этой шлюхой, которую я никогда не видела. Если бы я могла хоть раз взглянуть ей в глаза. Спросить, почему она отняла у меня моего победителя, моего властелина. Но ее прячут от меня. И даже Генрих не рассказывает мне, где она живет. И я покорно жду там, в Оранжерее, пока закончится Обряд. И вцепляюсь ногтями в собственное бедро, раздирая его в кровь. Потому что знаю: прямо сейчас там, за тонкой перегородкой, мой муж любит другую. Любит изо всех сил, как умеет только он.
А я храню молчание. Я играю свою роль покорной жены, которая ничего не чувствует, которая послушно пьет воду забвения. Ловлю редкие мгновения, когда Дан дарит мне себя. Обожаю его глаза в тот момент, когда он с силой входит в меня, а потом отстраняется и ждёт, пока я не начинаю умолять подарить мне его член. И чем больше я прошу, тем сильнее он возбуждается, и я вместе с ним. Ведь он — властелин нашего мира. А мне нужен только такой. На меньшее я не согласна. Дан — моя кровь, мой наркотик, моя жизнь.
Я схожу с ума от восторга, когда он во мне. Я прижимаюсь к его широким плечам, обхватываю их и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не заплакать от счастья. Я обнимаю его ногами, лоном, сердцем, душой. Так что же может дать ему эта шлюха такого, чего не могу дать я? Почему его член каменеет при виде этой девушки? Неужели она выглядит лучше, чем я? Неужели умеет так умолять и наслаждаться силой своего победителя?
А сейчас Дан завел себе еще одну шлюху: Алику. Я чувствую, что он сейчас с ней. Я просто это знаю, и поэтому с моих губ срывается стон душевной боли. Но Генрих принимает его за стон наслаждения и удваивает усилия. Какие же бесчувственные болваны эти мужчины! Как неправильно они нас понимают в большинстве случаев! Но гордятся тем, что якобы читают нас, женщин, как открытую книгу.
Язык Генриха лижет меня внутри и мне хочется убить его самого и его змея, который распластывается по бугорку клитора, и эту новую шлюху Алику. Дан оставил ее в доме, значит, он ее хочет. Новая игрушка всегда лучше старой.
Дан увез Алику подальше сегодня ночью, чтобы спокойно насладиться ее телом. А я здесь жду его, как собака запертая в комнате. Но даже самая милая и добрая собака может укусить, если она голодна, а хозяин забирает у нее кусок мяса. Я убью эту ведьму как только она вернётся. Если она вернётся! У меня больше нет сил терпеть. И пусть меня объявят вероотступницей и еретичкой, и казнят, все равно ее уничтожу! Детей только очень жалко. Бедные мои малыши! Дан их вырастит, я знаю. Но пусть лучше они забудут меня, чем увидят, как я медленно схожу с ума, потому что у меня отбирают моего мужа. Всё! Решено: убью ведьму сегодня ночью и будь что будет! Пусть меня осудят! Мне плевать! Умирая, я буду знать, что больше мне не нужно делить моего мужа ни с кем.
Алика
Мы вернулись домой утром. Я, Дан и Эрик. Генрих куда-то запропастился, и я была очень рада, что на обратном пути в машине мне не пришлось выслушивать его дурацкие шутки. Дан и Эрик молчали всю дорогу до дома. Я наслаждалась тишиной и иллюзией покоя. Как же быстро я научилась радоваться тому, что никто не лапает меня!
Зайдя в свою комнату, первым делом сбросила босоножки на каблуках, от которых жутко разболелись ноги. Стащила платье и пошла в ванную. Свет зажигать не стала. Но едва моя рука легла на ручку двери, как она распахнулась, и на меня вылетела разъярённая Эмма. Ее глаза сверкали в тусклых лучах рассвета. Светлые волосы рассыплись по плечам. А в руке был зажат нож с длинным тонким лезвием.
— Сдохни, шлюха! — она со свистом полоснула воздух передо мной.
— Обалдела ты, что ли? — я метнулась в сторону.
Она бросилась за мной. Я вскочила на кровать, схватила подушку и швырнула в нее. Подушка напоролась на лезвие ножа и лопнула. Белоснежные перья взметнулись в воздух и снежинками закружили по комнате.
— Не уйдешь, ведьма! — Эмма вспрыгнула на кровать и схватила меня за шею, стиснув ее между локтем и плечом так сильно, что у меня хрустнули позвонки и перед глазами поплыли радужные пятна.
Второй рукой с зажатым в ней ножом она взмахнула перед моим лицом, попытавшись полоснуть меня по щеке. Вот корова здоровая! Чем ее здесь кормят? Захват, как у спецназа. Ну я тоже не пальцем деланная. Попробуй-ка ты, избалованная сучка, снять квартиру в спальном районе Москвы и без приключений добраться домой. Я полгода ходила на курсы самообороны. Эмма намного выше, зато я — легче и подвижней. Кроме того, она — типичная правша. Это видно по тому что мою шею она зажала все-таки правой рукой. А нож держит в левой. И кисть дрожит, потому что ей неудобно. А я — переученная в детстве левша. Поэтому у меня обе руки рабочие.
Ну всё! Шутки кончились. Держись, психованная идиотка! Мне сейчас плевать, что ты — первая леди этого дурдома. Левой рукой я изо всех сил вмазала по ее руке с ножом, целясь — как учили инструкторы — в болевую точку чуть выше локтя: плечевой нерв. Эмма так зажала руку с ножом, что нерв натянулся в струну, поэтому мой удар точно достиг цели. Эмма взвыла от боли. Отлично! Не теряя ни секунды, я от души топнула ногой по пальцам ее правой ноги и одновременно локтем правой руки щедро, не скупясь, выписала ей в печень. Получи, Отелло в юбке! Она заскулила, согнулась в три погибели и рухнула на кровать. Выпавший из ушибленной руки нож с лязгом чиркнул по металлической ножке кровати, и свалился на пол.
Я метнулась к нему, подняла, подбежала к окну, открыла стекло и швырнула нож вниз, в сад. Хоть бы там никого не было! Хотя мне уже все равно. Это она притаилась в моей комнате и напала на меня, а не наоборот.
— Ты мне руку сломала, — заплакала Эмма, лежа на кровати. — Ведьма! Шлюха! Ненавижу тебя!
— Взаимно! — огрызнулась я. — А ты меня чуть не зарезала, психопатка! Какая муха тебя укусила? Тоже мне Джеки Чан недоделанный!
— Ты сегодня ночью спала с моим мужем! — прошипела Эмма. — Он только зашел в дом, а я уже почувствовала запах другой женщины. От него несет шлюхами! Это ты, я знаю!
— А я здесь при чем? Клянусь тебе: меня он не трогал. Слава Матери Вселенной! Это не мой запах!
— Врешь, ведьма! — Эмма сползла на пол, скорчилась, обхватив ножку кровати, и зарыдала. — Ни единому твоему слову не верю. Нужно быть сумасшедшей, чтобы верить клятвам ведьмы. Вы славитесь своей лживостью!
— Кто бы говорил! Вы здесь все друг другу врете, хоть и притворяетесь святошами. Да не нужна я твоему мужу, Эмма, не нужна! Пока не нужна.
Она перестала рыдать, внимательно посмотрела на меня, и вдруг поползла по полу ко мне. Я вжалась в стену, потому что зрелище было ужасным. Лучше бы она еще раз драться полезла!
— А кто нужен? Скажи мне! Скажи, умоляю! Кто она, эта шлюха? — она вцепилась мне в ноги, встала, опираясь на меня и заглянула в глаза.
— Ну скажи, кто? — горячечно прошептала она мне в лицо, всхлипывая. — Ну не молчи! Умоляю тебя!
Да она полностью чокнутая. Вон как глаза горят! А, собственно, почему бы мне ей не сказать? Зачем скрывать? А вдруг из этой психопатки можно сделать сильную союзницу? Она ведь на что угодно пойдет, лишь бы вернуть член своего мужа. Может, это выход? Спасение для меня и Жанны?
— Скажу, если пообещаешь не выдать меня.