— Шла бы ты, боярышня, приоделась да прихорошилась, — скосила на меня глаза Аксинья. — Тебе надобно прислуживать-то. Подашь чарочку княгине, опосля княжичу…
— Ну нифига себе! Я готовила, я и подавать должна?
— Так ить хозяйка будешь! — удивилась моему возмущению стряпуха.
— Ай, буду, хрен с вами, — отмахнулась я и вышла из стряпошной. Пока поднималась в горницу, думала, что надо бы заготовить какую речь. Ну там, поблагодарить за внимание, за данную мне возможность, за гостеприимство… Ладно, сымпровизирую чего-нибудь. Наряд — вот моя главная проблема. Ну, платье какое-никакое найду в сундуке. Есть там и мягкие войлочные тапки типа сапожок до щиколотки. Бусики-шмусики, браслетики какие… А для усиления эффекта надо накраситься, как эти чучела — мука, свекла, уголь. Интересно, как они мукой пудрятся — без основы? Или мажутся чем-нибудь? Блин, как тут всё сложно…
Оделась я и прихорошилась, слава ёжикам, без компании, ибо остальные невесты сидели в светлице и прилежно вышивали. Основательно перерыв шмотьё в сундуке, лихорадочно вспоминая наставления Прошки по поводу слоёв одежды, я выбрала длинную рубашку из тонкого беленого полотна, по подолу, низу рукавов и вороту которой тянулись плотные широкие полосы красной цветочной вышивки. На рубашку натянула платье цвета августовского бледного неба. Все кромки платья были обшиты тесьмой, в которую явно были вплетены золотые нити. Из такой же тесьмы оказался и двухметровый поясок с кисточками на концах. Пришлось обмотаться им вдвое, чтобы не болтался по ногам. Видать, Богданушка потолще меня была. Расчесала волосы и заплела аккуратную низкую косу, вплетя с середины голубую ленту. Голову покрыла тончайшим кружевным платком, а поверх обвязала лежавшей в ларце нитью каменных бус разных цветов. Вроде так носили… Пусть будет, в крайнем случае, введу новую моду.
Лицо надо было набелить. Грациозной ланью я метнулась в стряпошную, ничего не объяснив ошарашенным моим вторжением работницам, схватила плошку муки, уголёк из печи и половинку свеклы, снова убежала наверх. Три раза начинала, три раза смывала всё с морды лица, пока, наконец, мука не легла более-менее ровно, а не валялась комками по лбу и щекам. Повозюкав свеклой по скулам, обрела слегка нездоровый румянец — чахоточная в последней стадии! Выдавила немного сока и пошлёпала обмакнутым в него пальцем по губам. Ну а напоследок нарисовала себе прекрасные соболиные брови. Ну как соболиные… Почти брежневские. Поуже чуток всё-таки. К брежневским я пока готова не была, даже ради провала испытания.
Глянула на себя в зеркальце и вздохнула:
— Ну всё. Прынцесса! Не, не прынцесса. Королевна!
И подбоченилась, как Чурикова в старом мамином любимом фильме. Потом отмахнулась от своего отражения и полезла в ларец. Достала и взвесила в руке три мешочка с камнями. Лучшего случая не предвидится, чтобы их отдать. Тётка велела лично передать, но мы не пойдём лёгким путём. Вон, завязочки есть, можно привязать к кубкам. Главное, не ошибиться, а поэтому пойду к чернавке, которая будет сервировать стол. Взятка это, ясен пень, но с такой красотой, как у меня, да с таким угощением никакая взятка не поможет.
Предзакатное солнце щедро лило оранжевый сироп через окна в трапезную. Я оглядела накрытый стол и склонила голову набок. Получилось более чем прилично. К моему угощению Анисья по собственной инициативе прибавила плошки с капустой, огурчиками, свеклой, грибами. Кувшины с медовухой, пивом и дорогим бизанским вином теснились между блюдами с шавушечкой. По моему настойчивому требованию Фаська собрала со всех хором разнообразные маленькие плошки и теперь, пыхтя и отдуваясь, расписной ложкой пыталась наполнить их сладким мороженым. Марфуша следила через плечо, дивясь необычному десерту, и аккуратно раскладывала сверху по три-четыре клюквины. Всё было готово. И меня взял мандраж. Мама дорогая, как всё пройдёт?
Правда, насладиться тревожной дрожью я не успела. В трапезную вплыла величавая княгиня, за ней семенила бледная, как смерть, Мария и подволакивал ноги княжич. Девки-чернавки выстроились сбоку, чтобы не мешать проходу, и я во главе. Глаза опустила, как они, стиснула край платья пальцами и долго смотрела на свои побелевшие костяшки, пока шуршало платье княгини.
За ней вошли и долго рассаживались бояре в шубах, воины в кожаных доспехах. А я думала только об одном — как бы выглядел в таких доспехах Стоян? Наверное, ему идёт. Вот бы посмотреть… Вот бы он был здесь, в трапезной, да попробовал бы мою шаурму… Понравилось бы ему? Или скривился бы, отплёвываясь?
— Ну что же, боярышня Евдокия из Борков, — молвила княгиня важным голосом, когда шум стих. — Налей-ка мне вина в кубок.
Вздрогнув, хотя и ожидала чего-то подобного, я взяла кувшин с края стола и пошла вдоль стеночки к месту, где сидела княжеская семья. Обогнула по правую руку княгиню, налила ей в кубок вина и по давней привычки официантки сделала то же самое для княжича. Он поднял лицо, и на меня глянули тёмные серьёзные глаза, окружённые веером чёрных ресниц.
Сглотнув, я моргнула пару раз, но видение не исчезло. Стоян сидел на месте княжича, разодетый, как жених. А хорош-то как, хорош! Аж слёзы из глаз от такой красоты: рубаха с вышивкой по вороту, кафтан с золочёными вставками, плащ с пряжкой у горла, а на пряжке орёл летит, раскинул крылья. Шапка с мехом. Неужели не снимают её, когда едят?
Стоян?
Княжич — это Стоян? Ах, подлюка! И ведь молчал, как рыба об лёд! Ни словечком не обмолвился, что он и есть жених… Вот козлина! Твою ж налево… Даже матерных слов уже не хватало. А этот… нехороший человек с улыбкой протянул мне кубок:
— Налей и мне, Евдокия.
Налью. Ох налью! Налить бы тебе на башку твою дурную, но, думаю, княгиня не оценит моего жеста. Ну, я и налила. Случайно. На рубашку и порты. Плащ пожалела — красивый, дорогой, наверное.
Стоян остолбенел с протянутой рукой. По одежде расплывалось отвратительное розовое пятно, которое три не три, а не отстираешь. Бояре зашумели, а со стороны дружины послышались смешки. Пусть ржут. Вот стану княгиней — покажу им Кузькину мать! А пока…
— Ой, прости, прости, княжич! Я не нарочно, прости, пожалуйста!
И бросилась промокать холщовой салфеткой его порты. Отметила походу вздыбившийся холм между ног, шепнула тихонечко, чтобы никто больше не расслышал:
— Если ты думаешь, что я отомстила — забудь. Месть ещё даже не начиналась.
А выпрямившись, поклонилась чуть ли не в пояс:
— Прошу прощения за свою неловкость. Отведайте угощения и не держите на меня зла!
— Сядь и ты с нами, Евдокия, — голоском трепетной лани предложила тихоня Мария.
— Прости меня, но моё место пока ещё не за этим столом, — ответила ей с достоинством и вышла из трапезной, стараясь выдать перекошенный от злости рот за милую улыбку.
Глава 20
Матвей открыл дверь ключом и с ходу принюхался. Гарью не пахло. Выдохнул. Это был самый навязчивый его страх с тех пор, как Дана поселилась в квартире — что она спалит кухню. Или зальёт ванную. Но вот уже несколько дней его мрачные прогнозы не оправдывались. Более того, Дана активно занималась хозяйством. То полы выдраит с раствором жуткого хозяйственного мыла, которое уговорила купить, то постирает в ванне шторки руками, радуясь, что вода горячая… То приготовит совершенно невообразимое нечто, которое оказывается жуткой вкусняшкой!
Вот и сегодня с порога на него пахнуло выпечкой. Только сейчас Матвей понял, как был голоден целый день! Сбросив ботинки и куртку, он позвал: