— Голубонька! Глафира-то исчезла, как утренний туман, нет её! Сестрица ейная в истерике, служанки с ног сбились, кличут, плачут… Я глянь туда-сюда, а и тебя нет! Бросилась в стряпошную, в отхожую, весь терем обежала, нет моей голубоньки, моей боярышни…
— Глафира пропала? — прервала я тараторившую Прошку, и та закивала так усердно, что голова чуть не отвалилась от шеи:
— Как монета в кармане нищего! Вчерась ко сну отошла, с молитвой, со служанками, утрась только шуба и осталась на месте. В платье б не ушла далеко, обувка вся в горнице! Демоны унесли, не иначе!
— Демоны, ага, конечно, — пробурчала я, стряхивая снег с плаща перед крыльцом. — Служанок надо допросить, одна из них точно в курсе, с кем сбежала Глафира.
— Сбежала? Как это? Куда?
— Святой Макаронный Монстр, Параскева!
Я остановилась на узкой и тёмной лестнице, обернулась на девчонку:
— Ты что, серьёзно? С любовником сбежала ваша Глафира. Замуж за княжича ей не попасть, вот и выбрала сама себе жениха. Если честно, молодец.
Прошка выглядела растерянной. В голове у девчонки не укладывается. А у меня вполне себе. Ну а что? Могу себе представить, каково это — соревноваться с собственной сестрой. А может, уже давно был у Глафиры парень, да только приказали переться в Белокаменную на смотрины, ослушаться не могла… А тут не вынесла душа поэта. Вот и сбежала. Да так, что искать не будут. Вон, как Прошка, подумают, что демоны унесли, и дело с концом.
— Господь с ней, с Глафирой, — наконец ответила девчонка. — Ты-то где была, боярышня? Я же с ног сбилась…
— На берегу! — отрезала я. — Дышала свежим воздухом и смотрела, как падает снег. Всё.
Нет, правда? Может, и про Стояна тебе рассказать? Про поцелуй, про тренировки с мечом? Фиг с два. Это моя тайна. Только моя. Послушник не скажет, он обещал, и я отчего-то ему верю. Однако по пристальному взгляду Прошки я поняла, что больше такие штучки не пройдут. Эта малявка способна на всё, даже привязать себя ко мне на ночь. Ладно. Как-нибудь выкручусь, не впервой.
— Поспешим, что ли, боярышня, — со вздохом сказала Прошка. — Тама уже сундуки выносят, ежели не поторопимся, последними в княжеские палаты прибудем, дадут нам самую плохонькую горничку…
— Мне всё равно, — буркнула, но шаг ускорила. Неважно. Не пойду я за княжича. Я решила свою судьбу в этом мире, раз уж должна была решать. Стоян — вот моя цель.
В горнице было уже пусто. Сундуки и ларцы снесли на первый этаж, только Фенечка торопливо подбирала забытые ленты, капор, кружку. Куся нигде не было видно. Или ещё не вернулся, или предусмотрительно спрятался от толпы. Прошка буквально втолкнула меня в комнату, сдёрнула намокший от снега плащ, набросила на плечи шубу, повязала кокошник, платок, напялила шапочку, отороченную мехом, отступила на пару шагов и довольно ухмыльнулась:
— Вот теперь красавишна!
— Зачем всё это? — спросила я, устраивая руки в рукавах шубы. Прошка снова вздохнула — с полной безнадёгой, как мне показалось:
— Боярышня моя, ты прошла главные испытания, допущена к палатам, разве ж можно туда идти неприбранной, неодетой? Народ смотрит на тебя! А ежели ты станешь ихней княгиней опосля? Как ить они тебя вспомнят? А должны вспомнить величавой лебедью! Ох, лицо бы набелить… Фенька, где ларчик с красками?
И тут я рассердилась:
— Нет уж! Кожу портить вашими белилами не позволю! Я столько на косметолога извела денег, столько вытерпела, чтобы прыщики вывести, так теперь снова все поры нафиг позабивать? Запомни, Прошка, никаких красок!
— Боя-а-а-арышня! — заныла девчонка. — Так ить красивше! Личико белое, щёчки румяные! Губки тоже…
— Нет!
Мне показалось, что даже Фенечка покачала головой. Но отступать от своих принципов я не намерена даже ради моды этого дикого века. Я собираюсь долго жить, а не помереть от глубокой старости в сорок лет.
Прошка обиделась, но ничего не сказала. И мы вышли из горницы, чтобы отправиться к месту моей будущей публичной и позорной казни хозяйством.
В одном моя наперсница была права. Народ смотрел. Простой люд прямо-таки коридор нам сделал, чтобы проводить до княжеских палат. Я шла, стараясь не спешить, не бежать, как привыкла дома, и думала тихонечко, глубоко дыша: «Всё пройдёт, всё закончится. Я величавая лебедь. Я боярышня. Невеста княжича.» Отличным помощником оказался и снег, скрывающий лица всех на свете от меня, а моё застывшее лицо — от толпы.
Мы прошли мимо церкви, казармы, парочки деревянных теремов, чтобы достичь красивого крыльца, очень похожего на то, по которому бегали стрельцы, догоняя «демонов». Из белого камня с широкими и высокими ступенями, оно вело вверх, на огороженную площадку, покрытую покатой черепичной крышей с коньками. На самом верху площадки стояла княгиня и молча ожидала, когда мы поднимемся. Четыре гусыни вслед за Макарией взгромоздились по ступенькам, служанки молча тащили особо ценные ларцы следом. Княгиня обвела нас внезапно тёплым взглядом и поприветствовала:
— Пожалуйте, девицы, в мои хоромы. Следуйте за мной. Макария устроит вас и разъяснит, что буде далей.
Мы прошли через анфиладу комнат с высокими потолками, на которых были портреты каких-то святых, послушно следуя за княгиней. Терпеть не могу переезды, да ещё и в незнакомые места, да ещё и у чужих людей… А ведь ещё на заутреню тащиться по сложившейся традиции! Ноги и руки постепенно начинали о себе напоминать, злорадно ноя и хихикая над бедной Янкой. Перетрудилась с мечом — получай, фашист, гранату! Сейчас бы растянуться на кровати, расслабиться, укрывшись меховым одеялом… Так нет. Пока устроимся, пока отстоим молебен, пока завтрак, а там, небось, и испытание новое начнётся.
Может, и правда попросить Прошку пяточки почесать?
Но всё обернулось в неожиданную сторону. Макария привела нас в длинную узкую горницу, где лежали на полу толстые, дутые от соломы тюфяки с наброшенными на них мехами и вышитыми подушками. Ткнула пальцем в середину комнаты и сказала: