Все внутри у меня упало.
Мне удается изобразить на лице фальшивую улыбку.
— О! Нет… видите ли, мы с ним все уладили… — я жестом указываю на мужика у дверей за стеклом, позади них, надеясь, что он подтвердит нашу платежную ситуацию, но, когда смотрю в ту сторону, его вообще нет на стуле.
Он лежит лицом вниз на тротуаре, и стая диких собак обнюхивает и грызет его.
Мои внутренности сжимаются, когда реальность нашей ситуации обрушивается на меня. Мы безоружны, нас численно превосходят, и единственный человек, который мог бы нам помочь, просто чертовски передозирован.
Я оглядываюсь на Уэса. Он выпячивает челюсть, жуя внутреннюю сторону нижней губы и смотрит прямо перед собой, игнорируя меня, и я знаю почему.
Потому что лайферу есть ради чего жить.
— Я могу идти? — спрашивает он скучающим голосом. Трое гангстеров пристально смотрят на него, а Уэс отвечает им таким взглядом, будто они несносные дети, заставляющие его опаздывать на работу.
Я готова рассмеяться. Совершенно незнакомый человек увел меня под дулом пистолета и доставил в мой самый страшный кошмар, и я позволила ему сделать это. А все потому, что тупой дуре понравился его взгляд.
Ночной кошмар! Да-да! В любую минуту четыре всадника могут ворваться в эту дверь и убить нас всех! Это просто ночной кошмар! Должен быть кошмаром! Просыпайся, Рейн! Просыпайся!
Я верчу головой, отчаянно ища характерное черно-красное знамя с датой 23 апреля, какое-то пламя, дым, хоть что-нибудь, но на стенах висят только телевизионные мониторы, показывающие видео счастливых белых людей, поедающих трехдолларовые пакеты «Доритос».
Это не сон. Это всего лишь я, три насильника и парень, пытающийся продать меня им.
Сглатываю.
Головорезы переглянулись, а потом снова посмотрели на мужчину позади меня.
Тот, что слева, злобно смотрит на него и сплевывает на землю:
— Твоя пусястая задница даже пули не стоит.
— Давай, красавчик, — говорит тот, что справа, через свои золотые грили, кивая головой в сторону двери, — убирайся к чертовой матери.
Тот, которого я узнаю, смотрит прямо на меня, облизывая тонкие потрескавшиеся губы:
— Ты ни хрена не разговаривала со мной, когда мы учились в школе, но теперь я заставлю тебя кричать мое имя.
Ужас скользит по моим венам, когда все три гнилые улыбки приближаются, и слезы щиплют глаза, когда я смотрю, как лайфер проходит мимо, оставляя меня расплачиваться за его драгоценные продукты.
Раздвижные стеклянные двери позади деревенской мафии открываются, и моя единственная надежда направляется к ним. Он останавливается в дверях и бросает на меня последний взгляд. Но выражение его лица не холодное и бесчувственное, как я ожидала. И вовсе не выражающее раскаяние. Уэс полон решимости что-нибудь предпринять. Его зрачки сужаются и перебегают сначала на стеллаж, а затем обратно. Команда.
Или предупреждение.
До того, как успеваю понять, что это значит, Уэс подносит два пальца ко рту и издает самый громкий свист, который я когда-либо слышала.
Собаки снаружи поднимают головы, и прежде, чем уроды в красных банданах успевают обернуться, Уэс хватает пакет чипсов с полки и разрывает упаковку пополам. Соленые оранжевые треугольники сыплются на троицу подобно конфетти, когда стая голодных собак врывается внутрь через открытые раздвижные двери. Мой мозг кричит мне бежать, но все, что я могу сделать, это стоять с открытым ртом, пока собаки настигают ублюдков, рыча и лая, скребя и царапая когтями все, что находится между ними и обещанием еды.
Пока я наблюдаю за разыгрывающейся передо мной сценой, чья-то рука хватает меня за запястье и тащит за дверь. Я не смотрю на огра, когда мы проходим мимо, не останавливаюсь, чтобы взять его пулемет или поискать свой пузырек с таблетками — две вещи, за которые буду пинать себя позже. Я даже не хромаю. Все, о чем могу думать, когда мы с Уэсом бежим через парковку, — это как можно быстрее убраться из этой адской дыры.
Как только мы оказываемся за хлебным фургоном, Уэс сует мне в руки пакеты с продуктами и хватает свою кобуру с пистолетом.
— Ты в порядке? — спрашивает он, натягивая коричневые ремни поверх рубашки.
— Угу, — фыркаю я, надевая пакеты на локти, чтобы они не свалились во время езды.
— Хорошо, — натягивает он свой черный шлем на лицо.
Хорошо.