Ор-р-ригинальный замысел у режиссёра этой постановки, ор-р-ригинальный!
И что же мне делать? Куда идти? Зачем? Длина экватора этой безымянной дуры, куда меня сослал неизвестный благодетель, составляла тысячи две условно-земных километров, вряд ли меньше… Две тысячи километров бесплодных кратеров, силикатных холмов, скал из пемзы. Зачем куда-то идти? С одинаковым успехом и удовольствием я мог сдохнуть вообще не сходя с места.
2
Я вернулся к своему креслу и внимательно его осмотрел. Предусмотрительные люди имеют обыкновение класть в катапультируемые сидения пакеты с разного рода неприкосновенными запасами: сменные картриджи для систем жизнеобеспечения скафандров, контейнеры с едой и питьём, проекторы для просмотра фильмов и звёздных опер. Кстати, и сами фильмы тоже нередко закладывают. Было бы неплохо посмотреть перед смертью какую-нибудь новую серию «Охотника на бронтозавриц» или ещё что-нибудь мужественное, из категории «Три-Икс, без права показа неполовозрелым зрителям всех полов».
Счас! не тут-то было. Та сволочь, что цинично отправила меня сюда, ничего интересного в кресле не спрятала. Я понял, что последние часы жизни мне придётся скоротать без эффектного аудиовизуального сопровождения.
Оставив кресло в покое, я вновь вышел из поднятого при посадке облака пыли и вскарабкавшись на какой-то вал — это оказался край довольно внушительного цирка метеоритного происхождения — присел на самом его гребне.
Сидел я высоко, глядел далеко, да только ничего интересного не видел. Где-то над головою висела незнакомая звезда, так сказать, местное светило. Мы посмотрели друг на друга. Я бы даже сказал — обменялись красноречивыми взглядами.
Это был громадный, тусклый и довольно холодный красный гигант. Хотелось бы, конечно, посмотреть на его спектр. Я прищурил глаза… м-да, ресницы, конечно, не дифракционная решётка, свет звезды они разложить в спектр не смогут. А вот если сделать ресницы потоньше… гораздо тоньше… то преломляемый свет будет попадать на дно глазного яблока уже разложенным в спектр.
Тут я всерьез задумался. Мысль показалась мне чрезвычайно актуальной. Итак, если у человека в результате генетической модификации появится второй набор ресниц… с особыми свойствами, скажем так… возможно, втягивающимися в веки… так вот, если такие ресницы появятся, человек сможет определять спектральный класс звезды не прибегая к использованию астрономических инструментов. Прищурился, посмотрел на звезду и сказал: «Сдаётся мне, дорогие товарищи астрономы, что это звезда класса Эф-Семь. Я вижу в её спектрограмме интенсивные линии ионизированного кальция и полосу «жэ», ни дать ни взять — это ионизированный титан. Скажите мне, что я неправ, и плюну вам в рожу!» О как!
Это ж какое ноу-хау я придумал! Настоящее открытие… пусть и прикладного характера. Изучение и овладение этим навыком непременно надлежит включить в курс обязательного изучения в рамках программы монастырской школы тюремного типа с углублённой подготовкой к подрывной деятельности. Да, именно так!
Я некоторое время рассматривал далёкую звезду. Температуру её фотосферы определить на глаз невозможно: там может быть как менее трёх тысяч градусов по Кельвину, так и более четырёх. Впрочем, и то, и другое — весьма небольшие температуры для звёзды, ясно, что светило это древнее, остывающее, возможно даже, это «углеродная звезда» или «циановая». Таковых во Вселенной сравнительно немного, примерно одна на целую тысячу других светил. Так что можно сказать, я везунчик, мне придётся умереть под светом редкой звезды!
Поднявшись в полный рост, я с чувством прочёл «Отче наш» и обратился к Господу Богу. Что-то такое поднялось в душе и я понял, что мне есть что сказать в эту торжественную и горькую минуту. И сказал я следующее: «Господи Боже наш, Иисусе Христе! Я — православный человек, раб Твой — собираюсь скоро умереть и, наверное, умру. Я жил плохо, много грешил, в особенности потому, что жил долго… Хотя, конечно, и не так долго, как хотелось бы. Ты знаешь, Господи, я был плохим сыном, а мужем и отцом так вовсе и не стал. Наверное, таков был Твой, Господи, Промысл на мой счёт. К причастию подходил последний раз год назад и даже более того. В том грешен и в том теперь искренне раскаиваюсь. Хотя в оправдание своё, могу сказать, что за этот год я побывал в тюрьме, сумасшедшем доме, в далёком прошлом и… много ещё где. Впрочем, Господи, Ты всё это обо мне знаешь. Молился я Тебе каждый день и всегда искренно, о чём Ты, Господи, ведаешь и без моих слов. Разного рода сволочи и гады — всякие там атеисты, рэпперы и масоны — пытались убедить меня в том, будто Тебя, Господи, не существует. Но ни на минуту в своей жизни я не усомнился в том, что Ты реален более, чем я, Ты обнимаешь собою весь мир и без попущения Твоего не происходит в сем мире ничего. Господи! если у Тебя всё ещё есть на мой счёт какой-то план… если я, Пафнутий Чемодуров, нужен Тебе хоть для чего-то… дай мне знак! Иначе я открою шлем своего скафандра и покончу на этом счёты с непомерно затянувшейся жизнью!»
А что, недурственная вышла эпитафия! Конечно, далеко не монолог Гамлета, так ведь и сам я далеко не Гамлет.
Я постоял секунду-две-три, дожидаясь ответа Господа Бога на мои слова. И когда над близким горизонтом вдруг появилась светлая полоска, я даже не очень-то и удивился. В конце-концов, я ведь попросил дать мне знак.
Признаюсь, в первую минуту я решил было, что это посадочные огни какого-то громадного звездолёта. Тут я, конечно, ошибся. Это оказался никакой не звездолёт. Свет принадлежал диску громадной, очень близкой песчано-жёлтой планеты, быстро поднимавшейся над горизонтом.
Восход занял всего восемь минут. Большие угловые размеры появившейся планеты и скорость движения по небосводу свидетельствовали о её близости к планетоиду. Последний оказался её естественным спутником.
Но не этот вывод явился для меня главным открытием. Сюрприз крылся в другом: я узнал планету, взошедшую над горизонтом. Это оказался хорошо знакомый мне Зухрияр; сквозь его прозрачную атмосферу я мог прекрасно видеть очертания большого экваториального континента Кааба, названного в честь знаменитой мусульманской святыни. Ошибиться было невозможно: уж больно узнаваем оказался его самый южный полуостров, имевший название Саладин и лишь чуть-чуть не достигавший южного полярного континента. На тёмной стороне Зухрияра я без труда мог различить огни Дамаска — громадного мегаполиса, являвшегося столицей планеты.
Я бывал на Зухрияре очень часто, поскольку местное планетарное правительство являлось последовательным противником Земной Цивилизационной Лиги и активно торговало с Донской Степью. Никогда Зухрияр не был нашим союзником — поскольку у «донских казаков» вообще не бывает союзников — но во все времена наши отношения с местной властью носили печать взаимной лояльности.
Важность сделанного мною открытия переоценить было невозможно. Зухрияр имел одиннадцать лун, делившиеся на два пояса: внешний и внутренний. Я не сомневался, что судьба — или щелчок перста Божьего, уж даже и не знаю! — забросила меня на один из внутренних спутников. Все они имели весьма сочные названия, рождавшие невольные исторические ассоциации: Хамас, аз-Заркави, Аль-Кайда и, кажется, Хезболла. Но помимо примечательных названий все эти небесные тела имели и кое-что поинтереснее. А именно: на своей поверхности они несли базы метеорной защиты. Система звезды Мекка, вокруг которой обращался Зухрияр, могла по праву считаться одной из самых опасных в метеорном отношении среди всех звёздных систем, заселённых человечеством. А служба метеорной защиты, созданная властями Зухрияра, с полным основанием могла претендовать на звание лучшей среди всех организаций подобного профиля.
Благодаря этому открытию я твёрдо знал, что именно мне теперь надлежит делать. Конечно, я вовсе не преисполнился самонадеянной уверенности в том, что непременно останусь жив, но по крайней мере, теперь у меня появился шанс!
В силу очевидных соображений, станции раннего оповещения о метеорной опасности должны были находиться на полюсах спутников Зухрияра, то есть быть максимально отодвинуты от плоскости их обращения вокруг планеты. Наблюдая за движением Зухрияра по небосводу, я без особых проблем реконструировал пространственное положение этой плоскости в системе координат, связанной с той самой луной, на которой находился. А мысленно представив себе эту плоскость, я понял, куда мне надлежит двинуться, чтобы выйти в район радиолокационной станции.
Сколько мне придётся идти, вернее бежать, я не знал. Это, конечно, было плохо. Зато я знал, что скорость моего движения будет много выше, чем на планете земного типа с мощной атмосферой: тут я без труда смогу развить километров пятьдесят в час, а то и поболее.
Судя по цвету контрольной ленты на рукаве скафандра, ресурс картриджа жизнеобеспечения я не выработал даже наполовину. Стало быть, часов двенадцать у меня в запасе всяко есть. Далеко ли я смогу убежать за это время? Гм-м-м-м, имея в запасе столько времени, да такой стимул я, пожалуй, половину этой луны пробегу!
И я помчался. Впрочем, говоря по совести и положа руку на сердце (допускаю, что у кого-то другого совесть расположена совсем в ином месте), следует признать, что мои скачки по поверхности пыльной луны меньше всего напоминали бег. Скорее они походили на движение рысистых кенгуру: мощный удар двумя ногами в грунт, вектор толчка направлен под сорок пять градусов к горизонту, пушечный взлёт на высоту восьми или даже десяти метров над грунтом и впечатляющий полёт на расстояние сорока-пятидесяти метров. При касании грунта низкий присед и — новый толчок под сорок пять градусов к горизонту.
Вот так я и поскакал. Получилось довольно резво. За свою богатую разнообразными событиями жизнь я немало побегал быстроногим оленем, поползал крокодилом, а теперь вот запрыгал кенгурёнком. По самой скромной оценке я покрывал один условно-земной километр в девяносто секунд. И особенное удовольствие от подобного способа перемещения заключалось в том, что ноги мои практически не уставали: сила тяжести в моём субъективном восприятии казалась столь мала, что работа мышц против неё не воспринималась как заметная нагрузка. Кроме того, за те три секунды, что я находился в состоянии полёта, ноги вполне успевали отдохнуть от усилия при прыжке.
Двигался я таким образом довольно долго, полагаю, часа два или больше. На рукаве скафандра почему-то отсутствовали часы: видать тот, кто меня сюда направил, побеспокоился на сей счёт. Как бы там ни было, километров под сто я по поверхности этого планетоида проскакал. Небольшие сопки я перемахивал одним прыжком, те, что оказывались повыше — в два приёма, группы скал обходил стороной. Несколько раз запрыгивал на вершины или высокорасположенные уступы скал и осматривал окрестности.
Наконец, во время одного из таких осмотров я увидел то, ради чего затеял всю эту суетливую беготню. У горизонта появилось внушительных размеров зеркало фазированного радара и несколько иглоподобных мачт с антеннами связи. Подкорректировав направление своего движения, я помчался туда.
Трудно передать то чувство глубокого удовлетворения, с которым я рассматривал комплекс построек, открывшийся мне в громадном цирке, образованном падением в незапамятные времена большого метеорита. Практически в самом его центре располагались купола станции противометеоритной защиты. Это всё были быстровозводимые сооружения, стены которых изготавливались из пенобетона, закачиваемого под давлением в заранее подготовленные формы. Я увидел атомный реактор с особым знаком радиоактивности на крыше, склад, модули управления и связи, поодаль — бетонированный стол для посадки кораблей. Ну и конечно, сами радары — один большой и шесть поменьше. Размещались они несколько в стороне от построек, обратив в разные стороны небосвода свои неподвижные зеркала. Я не сомневался в том, что станция работает в автоматическом режиме и людей тут нет, но я также не сомневался и в том, что они регулярно здесь появляются.
Прыгнув в цирк с окружавшего вала, я поспешил в сторону станции. Относительно того, что мне надлежит делать, сомнений я никаких не испытывал. Доскакав до первого радара, я без труда отыскал разъём силового кабеля и отсоединил его, тем самым обесточив установку. Этот нехитрый алгоритм я повторил и с остальными радиолокационными решётками. После этого, запрыгнув на крышу одного из модулей, приготовился ждать.
Сколько времени прошло — не знаю. У меня вообще осталось субъективное ощущение того, что с момента моего бегства из сумасшедшего дома минуло всего несколько часов. Я даже толком не успел проголодаться. Как поел кирзовой каши без масла в Петербурге на Арсенальной улице, дом девять, в девятнадцать часов, так с тех пор и росинки маковой во рту не побывало! Но точно помню, что когда над моей головой вспыхнули огни небольшого челнока с двумя перекрещенными ятаганами на днище — эмблемой правительства Зухрияра — я не ощущал ни голода, ни жажды.