Огромный, как и всё в Замке, он был больше сотни метров в высоту. Левая его сторона была аккуратно сложена из огромных, больше нашего роста, каменных блоков, изредка перемежавшихся утопленными в кладке бетонными колоннами толщиной с Пизанскую башню. Правая же сторона представляла себой беспорядочную мешанину из кусков расколовшегося купола. И была, в общем-то, не стеной, а чем-то типа примыкающего к коридору склона — где крутого, где пологого, скрывающего целые километры каменистых холмов.
Освещалось всё это сверху, где располагался пояс из таких же, что и в шлюзовой камере, ламп. Правда, светили они чуть ярче, да и спектр был более сбалансированным, создавая впечатление не освещенной фитолампой тюремной камеры, но багряного заката перед ветреным днем где-то в Тибете.
Все свободное пространство отсека заполняло огромное количество странных, практически черных вьющихся растений, сплетавшихся в почти непроходимые джунгли. Больше похожие, правда, не на джунгли, а на грязную металлическую губку, которой моют посуду — огромные, во много раз толще человеческого тела стебли с вросшими в них разноцветными наростами размером от пары метров до многоэтажного дома. Многие их этих наростов светились разноцветными, приятными оттенками. Некоторые шумели.
И вот на них мне и показывал рукой Джейкоб, рассказывая о биологических машинах селенитов — штуках, как он их называл.
— Половина из них за прошедшие годы тоже выродились в ноль. Вторая половина, может, и работает, но мы не представляем, что они делают и зачем. И я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь поймём.
— Но, если эти узлы, ну… эти штуки, что-то производят, неужели мы не поймем, что именно, изучив конечный продукт?
— Ага, — огрызнулся старик, — видел буддистское молитвенное колесо? Знаешь, что оно производит?
— Знаю, — печально согласился я.
Буддисткое молитвенное колесо — механизм для производства молитв. То есть вещи, абсолютно непознаваемой в отрыве от создавшей колесо культуры.
— И тут таких колес тысячи! — с жаром продолжил Джейкоб. — Идешь по Замку, смотришь по сторонам: колёса, колёса, колёса.
— Ну… — нейтрально сказал я.
На самом деле, я, конечно, просто не захотел спорить. Хотя доводы старика о том, что бо́льшая часть устройств Замка являются принципиально непознаваемыми артефактами замкнутой культуры, обоснованны. На Земле подобные сверхстабильные общества канализировали (в смысле спускали в канализацию) общественную энергию схожим образом: строили пирамиды (Египет, Мезоамерика), истуканов (Пасхи), БАМ (СССР). Но веские умозрительные доводы в пользу теории ничего не говорят о том, верна ли она, — всё равно нужна экспериментальная проверка.
Подумав о том, как я буду изучать все эти сотни оставшихся от другой культуры артефактов, я заметно повеселел. Это лучшая работа в мире, Даша! Это лучшая работа в мире!
И тут я увидел первого настоящего селенита. Не самого, конечно. Статую. Больше всего он напоминал тайского демона из аэропорта Суварнобхуми, что в Бангкоке: огромная, метров в десять, фигура из обожженной керамики изображала существо, похожее на антропоморфного мотылька. Практически человеческое туловище, правда, с двумя парами рук, опиралось на коротенькие ножки. При взгляде сбоку иллюзия сходства с человеком несколько слабела — все конечности селенита, включая крылья, выходили из одного общего, расположенного на спине узла. В одежде существо не нуждалось, так как было покрыто густой шерсткой — если, конечно, я правильно истолковал задумку скульптора.
На голове селенита выделялись глубоко-черные выпуклые полусферы глаз. Из-за отсутствия присущих насекомым фасеток взгляд вышел вполне осмысленный, почти человеческий. Рта и носа не было — вместо них на лице красовался странный, сложный орган, который я вот так вот сходу не берусь идентифицировать. Расположенные по бокам хохолки ушей навевали мысли о героях аниме.
Кисти рук существа были в точности такие, как и у крылатой мелюзги, — семипалая ладошка с двумя большими пальцами по бокам. Крылья свисали со спины как плащ.
Из общей картины пушистой няши выбивалась только торчащие по бокам скульптуры дополнительные конечности, делая её похожей на паука-косиножку. Было их четыре, и они были голыми, тонкими, длинными, покрытыми зазубринами и заканчивались трехпалыми клешнями. При низкой лунной гравитации существо могло и бегать на них, и использовать их в качестве оружия. Ужас, да и только.
— Ух ты, — только и смог сказать я.
Мои товарищи тоже замерли в восхищении, разглядывая статую.
— Вперед, кули, — поторопил нас Джейкоб, — нам нужно добраться до спуска к морю, пока проход свободен.
— Здесь может быть опасно? — спросил я старика, игнорируя его грубость. В конце концов, он давно достиг возраста, в котором мужчины делаются несносными.
— В Стране чудес-то? — переспросил он. — Нет, здесь очень замкнутый биоценоз. Если хищники тут и были, то давно вымерли, в одном из циклов перепроизводства. Остались только симбиотические виды.
— Но мы торопимся… — вопросительно сказал я.
— …потому что не хотим остаться без обеда, только и всего.
— Знаешь, тут такие твари были неприятные. Дергались, к нам липли. Выглядели как люди.
— Лестаи вам досаждали? — хохотнул старик. — Ну извините.
— Лестаи?
— Ну, копии, аналоги, если по-английски. Тут штука есть, одна из немногих, про которую хоть немного понятно, что она делает. При её помощи я выращиваю биологические автоматы, которые можно запрограммировать на выполнение простых действий. Прийти, поднять, отнести, вернуться.
Когда мы, ведомые зовом, попали сюда, мы мало что взяли с собой с корабля. Только то, что было необходимо для выживания. Точнее, что зов счел нужным для того, чтобы мы выжили. И когда зов утих, мы остались на бобах. Скафандры повреждены, инструментов нет, связаться с Землёй нет никакой возможности. Рации сдохли.
— Как нет? — удивился я. — Мы шли мимо каменных завалов из метеоритов. Среди них есть металлические. Есть песок, из которого можно сделать стекло. Так что можно собрать простейший радиоприёмник на радиолампах.