Он умолк, но за него продолжили несколько парней, хором сказав:
— …будете трахаться!
— Вот именно.
Логан подмигнул и зал снова взорвался аплодисментами. Я закатила глаза и из последних сил попробовала сдержаться от мата, но, признаю, что он прав. Он знает кое-что о творческом процессе. Но этот заносчивый хрен ходит вокруг да около.
Ну и что, что он знаменит? Ну и что, что он чертовски хорош?
Глава 2
Вместе с толпой любителей литературы нашего колледжа мы оказываемся в холле, где организован фуршет. Руби оказалась права. Солгав, что я девственница, она сделала меня популярной. Я никогда не получала столько предложений составить компанию. Отклонив их все, я взяла бокал с вином и подошла к столу с закусками.
Я выбрала смои любимые канапе — кусочки сыра с соленьями (помидоры-черри, корнишоны, кусочки сельдерея). Они напоминают мне о коктейльных вечеринках у родителей, которые я всегда ненавидела. Я смотрю на тарелку с корнишонами и задумалась, смогла бы я их нарисовать, и влияет ли их размер и внешний вид на их вкус. В поле моего сосредоточенного созерцания вторглись длинные тонкие пальцы со следами никотина, чтобы выбрать морковь в соседней тарелке. Я чувствую запах сигаретного дыма. Хмурый О’Шейн стоит рядом, кривя губы, являющиеся единственной мягкой частью на его небритом бескомпромиссном лице.
— Почему вы не аплодировали? — Его зеленые глаза впились в мое лицо.
Он застиг меня врасплох этим вопросом, не говоря уже о его взгляде и близости. Я быстро отвела глаза в сторону и снова сосредоточилась на корнишонах, чувствуя, как моя спина становится влажной от волнения. Я не ожидала этого. Не зная как реагировать, просто пожала плечами:
— Не думала, что вы заметите.
— Конечно, заметил. Я же писатель. — Он продолжил внимательно смотреть на меня.
Я стараюсь собраться с мыслями.
— Кого беспокоит одна нехлопающая рука, когда аплодируют сотни рук?
— Две руки, — поправляет он. — Меня заботит. — И он со злостью откусывает морковь.
Я немного отодвигаюсь от него. Его близость мешает мне мыслить ясно. Но он снова приближается, взяв канапе с сельдереем.
— Это действительно было так ужасно? — Его тон становится мягче.
Я сбита с толку. Ему интересно, что я думаю? Почти сто человек аплодировали ему, почему бы не поговорить с ними?
Его взгляд становится спокойнее, а поза менее напряженной. Он ждет моего ответа. Похоже, ему действительно небезразлично мое мнение.
— В какой-то степени я нашла ваше произведение интересным и проницательным.
— В какой-то степени? — повторяет он.
Я вздыхаю и выкладывая всю правду:
— На самом деле я пришла сюда с подругой. Это она помешана на литературе и писателях. Мне же литература не интересна.
— Вы не должны говорить об этом вслух. Это звучит глупо.
Я поднимаю брови. Да неужели? Он считает меня глупой?
— По крайней мере, в отличие от этой толпы, я не льщу вам.
Он рассмеялся, его явно позабавили мои слова.
— Разве вы не знаете, что мы, писатели, зависим от подхалимов и девственных принципов?
Я хмурюсь и накалываю на зубочистку перец с оливкой.
— Это в продолжение темы девственности, о которой говорила девушка, сидящая рядом с вами, — продолжил он.