— Зачем?
— Потому что я хочу нарисовать тебя. Зачем еще? — Он кажется раздраженным, властным. — Опусти руки между ног, ладони на стул и немного наклонись, чтобы я мог видеть грудь.
Я закатываю глаза.
— А затем скажите выпятить губы?
— Само собой. — Он не отрывается от мольберта.
— Обычно я позволяю моделям самим выбирать позы.
Логан останавливается и смотрит на меня.
— Почему? Как тогда ты получишь желаемое?
— Я подсказываю им, что делать. И не отношусь к ним как к манекенам, указывая, какую им принять позу.
— И как ты это делаешь? — Кажется, Логан действительно хочет знать что-то новое об этом процессе, так отличающимся от его собственного.
— Я прошу их изобразить чувство или воспоминание. Таким образом, я пытаюсь запечатлеть что-то настоящее, подлинное.
— Это какое-то конкретное чувство?
— Как когда. Например, тоска, печаль или миролюбие. Иногда злость, неудовлетворенность, равнодушие.
— О. Тогда как насчет тоски?
И в этот момент я понимаю, как тяжело моим моделям. Ну вот как я изображу тоску?
— А знаешь, — говорит Логан, — лучше желание. Покажи мне желание.
Желание?
— Что?.. Как?..
Он с вызовом смотрит на меня.
— Что, тяжело? Я удивлен. Ты же вся просто кипишь в глубине души.
— Минуту назад вы сказали, что я ханжа.
— Да ну? Ханжи — это маленькие вулканы, которым нужен правильный сдвиг, чтобы начать извергаться. Выпусти свой огонь. Покажи его. Свое желание. Мужчине. Мужчине, который является для тебя загадкой.
Я закрываю глаза, не до конца уверенная, пора ли хватать джинсы и бежать отсюда, или пойти дальше и доказать, что я могу то, чего прошу от своих моделей. «Мужчине, который является для меня загадкой?» Логан намекает на себя. И боюсь, он это знает. Но он, не останавливаясь, рисует, творит что-то из моего упрямства, и мне любопытно, что у него получится. И еще любопытнее, что будет, если я подчинюсь его просьбе.
— Вы покажете мне набросок?
— Если обещаешь не сильно критиковать.
Я сажусь, провожу пальцами по волосам и немного встряхиваю их, позволяя красновато-коричневым волнам упасть на плечи. Кладу руки между ног, при этом сжимая грудь, заставляя ее полноту покинуть уютные чашечки. Я раздвигаю ноги и упираюсь пятками в подножку стула. Чувствую себя девушкой с календарей 50-х годов. Знаю, такой позе не хватает жизни, поэтому я вытягиваю из себя сексуальность, ощущаю жесткий стул под попой, дерево, нагретое мною, и выгибаю спину, создавая ожидающее напряжение. Оно требует освобождения, как пружина, которая хочет расслабиться, как крик, желающий вырваться наружу. Это желание, а значит и нужда.
Я помню свои наброски с Дженни и сама становлюсь Дженни. Я чувствую ее желание, ее ожидание, когда на рисунках появился Джонатан. Я представляю Джонатана позади меня, возбужденного, готового. Но это не тот Джонатан, а таинственный мужчина, подкрадывающийся ко мне, готовый выпустить пружину, которая удерживает меня. У него глаза Логана и его движения. Представляю его пальцы на моем позвоночнике. Моя спина напрягается в ожидании, рука стользит к резинке моих трусиков, а затем ниже. Мое дыхание меняется. Я вжимаюсь в деревянную поверхность стула и чувствую разочарование. Не стул я хочу чувствовать между ног…
— Отлично, я закончил. — И я возвращаюсь из мира грез. Кожа пылает, губы приоткрыты… Удивленно моргая, я закрываю рот.
Глаза Логана блестят, когда он смотрит на меня.
— Ты хорошо поработала. Это я никак не мог достойно нарисовать тебя. Мои способности ограничены, по крайней мере, когда дело касается карандаша и бумаги. — Он подмигивает мне.