Оссори отёр со лба затекающий в глаза пот. Перед взглядом, за расступающимися скалами, лежало, уходя вверх, беспредельное пространство слепящего солнечного света, в котором угадывались зелёные холмы. Из пекла ущелья Солеад казалась образчикам Солнечного царства и просто не могла укрывать грязные вороньи души. Вперёд, только туда, увлечь полк к долине и уже там принять бой.
— Долина за нас, Аддерли! — Берни пустил Витта наперерез Энтони, отцепил от луки рог — жар Лавеснора не тронул гладкой прохладной кости — повесил на шею. — Просить подмогу и обесчестить полк, Блаутур, себя?! Позор, Тихоня! Мы правы — враг не прав!
На клич слетелась парочка «воронов», кровь запеклась на коже совершенно одинаковых панцирей — не отличить офицера от солдата — и оросила тёмные хищные лица. Оссори подстегнуло горячечным восторгом. Сабля вспорола воздух, сладостно вздрогнула, сойдясь с клинком шпаги, и отбросила эскарлотца назад. Щекотнуть смертной раной «воронью» шею было делом пары секунд. Приглядывать за Тихоней не имело смысла, он не утратил мастерства от того, что заделался трусом, и Берни потуже сжал поводья, пришпорил Витта. Поднёс ко рту рог, кидая клич:
— В сердце честь, в стволах погибель!!!! Корвос ва а морир аги!!! — Треск эскарлотской речи хорошо ему удавался, воронью должно было понравиться предсказание скорой смерти!
В голове загудело, невидимые плотные ладони легли на уши, но тем ярче, жарче разгорелся в груди отчаянный, злой восторг. То разинул пасть и пыхнул пламенем бессменный кэдианский дракон! Ответом Берни стал драконий рёв, от которого бы стоило скалам стоило содрогнуться, сбросить от страха к подножию комья земли и глины, стряхнуть с себя воронишек.
Скачка перешла за грань, став полётом, битва наступала на пятки, но драконьи крылья быстрее вороновых! Берни пустил пулю в собравшегося спрыгнуть на него эскарлотца, вынул новые пули, но тут сияние долины померкло, схлынуло. Единственный видимый глазу блеск был от чёрных стволов, виднеющихся из-за плетня ограждения. Пушечных стволов. Оссори натянул поводья, заставляя Витта сбавить бег за сто триттов до цели. Раз, два… Четыре! Четыре толстых ствола между колёс, окруженные прячущейся за плетнём орудийной прислугой, перегораживали въезд в Солеад. Оссори сощурился, уловил, как один за другим занимаются огнями факелы пушкарей.
— Об этом хотел сказать Хью! — крикнул сзади Энтони под хлопок выстрела. Небось, снова прикрыл ему спину, но искупит ли это срамные речи?
— Рассредоточьтесь по стенам скал! — приказал Берни в рог и шпорами пустил Витта вперёд, к сумасшедшей и потому победной затее. — Захватим пушки!
— Придурок! Стой! Берни! Нет!
— Да, да, да, Тихоня!
Расстояние тритт за триттом сминалось под копытами Витта, сабля взрезала загустевшее от крови марево.
Мы правы — враг не прав!
Вороны отпрыгнули от пушек, сравнявшись цветом рож с пылью.
В сердце честь, в мечах погибель!
Оссори привстал в стременах, пригнулся к конской шее, прыжок!
Его вытолкнуло вперёд и вверх. Оглушило грохотом. Голову сдавило чем-то тугим и жгучим, разорвало изнутри от слепящей боли. И всего его поглотил непроглядный вороний мрак.
Ему помнилось, что на шлеме были вырезаны медвежьи головы.
Некогда они создавали орнамент, полосы сверху вниз, расставленные в нескольких нийях друг от друга. Теперь медвежатки спрятались.
Некогда промежутки между полосами были гладкими, как бочок яблока. Теперь их изрыли вмятины от чиркнувших пуль и ударов стали.
Некогда поля шлема лихо загибались спереди и сзади, уходили вверх выпущенным медвежьим когтем. Теперь коготок покорёжился и больше никого не уколет.
Лавеснор перековал шлем Рональда Оссори по своему образцу, украсил кровью, гарью и пылью. Не оставил он и панцирь, устроив так, чтобы в бою тот не защищал, а мешал, сдавливал живот, бока, грудь. В конце всего Берни снял его и сел сверху, положив на мшистую плиту у входа в долину Солеад. Чудно́, что рог остался висеть на шее, разве что покрылся копотью, а сабля сумела вернуться в ножны. Лавеснор забыл о них, потому что отвлёкся на то, что было Оссори стократно дороже военных игрушек? Его драгуны. Его полк. Его душа. Лавеснор забрал это. Сомкнулся красными глыбами надгробий вокруг павшей тысячи и ждал, пока виновник придёт её оплакать.
Прийти назад в ущелье он должен был давно… Давно насколько? Время забыло счёт. Солнце раскалилось добела и увязло в густой крови закатного неба вместе со стаями воронья. Твари слетались в ущелье с алчными криками, которые Берни угадывал, но не слышал. Стоял в ушах гул отгремевшего боя. Натуживал виски призрачный вой призывающего подмогу рога.
Рог. Стиснуть его. Всё такой же холодный. Холодный, как кости драгун, смертным сном убаюканных между красных десниц ущелья. Поднести ко рту. Солоновато-горький. Как волны моря, из-за которого его привезли? Как волны крови, поднявшиеся из-за его молчания. Затрубить. Скорбный сигнал, призыв к выжившим. Чтоб встали, подали отзвук. Такой далёкий от прославленного драгунского рёва… Протяжный зов разнёсся на много миль вокруг. Он поднял бы умирающего, но едва не лишил чувств живого. Виски и уши порвала такая боль, что пришлось проверить — не лопнули ли те от натуги. На пальцах, коснувшихся ушей, впрямь оказалась кровь. Загустевшая. Значит, от контузии после взрыва, от залпа пушек, на которые в начале боя понесло «самого Неистового» из драгун.
Рог на груди дрожал отзвучавшим воем. Но никто не поспешал на его зов. Берни переложил с колен шлем и, шатаясь, поднялся с мшистой плиты. Ей судьба стать надгробием его офицерам. Вслушался в эхо трубного воя. Где оно разносится, в ущелье или его голове? Сигнал призыва выживших ввёл Кэдоган, но никогда Оссори не приходилось трубить его. Лучше бы он послушал Аддерли и позвал подмогу тогда, чем тревожил мертвецов теперь. А ведь Энтони был среди них. Доблестный Тихоня, до последнего прикрывавший ему спину. Найти его, найти каждого своего офицера, оплакать солдата.
Шаги давались тяжело, казалось, Берни ступал не по твёрдой земле, а по палубе, как много лет назад. Его пошатнуло, нога едва не задела головы солдата. Драгун, лицом вниз, с пробитым пулей наспинником. Спутанные светлые волосы залиты кровью. Оссори насилу отвёл взгляд от не-Энтони. Закатное марево затапливало вход в ущелье, обтекало тела убитых, жадное до крови, вбирало её, сияя всё неистовей. Друзья не в долине, они в Лавесноре. Чернеющее ущелье горело красным только на пиках, а жадную глотку заливала другая краснота.
Шаг, второй, он даст ущелью поглотить себя. Снова. Шёл дождь? Земля сырая… Берни на секунду прижал ладони к глазам, резко отнял. Третий шаг, четвёртый, пятый. Он найдёт всех, найдёт и сдохнет рядом с ними. Израненные, порубленные, они лежали вперемешку с воронами. Как посмели те очернить память драгун своим поганым соседством, оставить в них пули, сталь? Берни остановился над драгуном из эскадрона Аддерли, стащил с него эскарлотца с раскроенным черепом. Нагнувшись, вынул кинжал из залитого кровью горла драгуна, отшвырнул, отёр пальцы о рукав поддоспешника. Дальше он смог сделать только полшага, иначе бы наступил на порученца Аргойла. Пуля разворотила подбородок и рот, когда-то опушенный усами, подражающими усам капитана. Оссори поднял убитого за руки, оттащил в сторону. Не уложила ли схватка капитанов вместе с солдатами? Полковник Неистовых драгун знал в лицо почти каждого, никогда не стоял за наградой, если солдату случалось отличиться, но теперь пришлось лишить их имён и лиц.
Над некоторыми, понуро опустив головы, стояли измазанные кровью лошади. У какой-то съехали, спали сёдла, у какой-то изрезались части сбруи. Драгуны приучали их к боям и смерти, и те пережили хозяев.
Берни оглянулся туда, где послал Витта в его последний прыжок. Верного коня разорвало ядром, и всадник не представлял, как выжил сам. У раскланявшихся в разные стороны пушек начинались кровавые борозды — ровно по следам пушечных выстрелов. Смотри, полковник, смотри, скольких солдат уложило ядрами только потому, что тебе пришла в голову эта блажь со взятием пушек. Смотри, сколько солдат сложило головы за одну только твою спесь.
Берни всмотрелся в место, где в последний раз видел Энтони. Друга там не было, только чужие разорванные пушечными ядрами тела. Берни насилу отвёл взгляд, двинулся дальше. У самый стены ущелья, будто стараясь вжаться в камень, стояла чалая кобыла. Из стремени свисал мёртвый. Берни выпутал его, отнёс к камню скал, зачем-то взглянул в лицо покойника. В уши будто выстрелило из пистолета, он дёрнулся, из-под сапога хлынули камешки, они должны были состукать, но стука не было. Берни выдохнул, но выдоха тоже не было. Лицо убитого оказалось лицом Айрона-Кэдогана, не позабытым, красивым, царственным. Чёрная вьющаяся прядь спадала на глаз под широкой заломленной бровью, кровь на нагруднике, повторяя рельефный узор, стекалась в образ линдворма с крыльями.
Оссори предал, убил не только живых, но и мёртвых. Сюзерен, друг, побратим, Кэдоган сегодня погиб тысячу раз. Погиб вместе с каждым своим драгуном, а драгуны вторили жизни своего создателя. Стремительно набрали величия и так же стремительно вспыхнули и погибли, уложившись в один взмах драконьих крыл.