Писано в ноябре 1526 года от Пришествия Блозианской Девы».
Посыпая песком стаю чернильных птиц, резвящихся во весь бумажный простор, Хенри́ка грешным делом посетовала на песчаные бури, что оказались слабее, нежели у кузена воля к жизни, победе. Когда четыре года назад по Полукругу разнёсся призыв пойти войной на язычников, выкрикнутый Его Святейшеством во всю мощь солдатских лёгких, Хенрика явила себя вернейшей дочерью Прюммеанской Церкви. Серебряные сутаны были счастливы заполучить в предводители Священного похода кузена королевы с небольшим войском в придачу. Сроду не водивший армий, кузен вдохновился и пообещал вернуться с победой. Хенрика, в свою очередь, посулила ему наивысшую из наград. Влюблённый дурень обращал язычников четыре года, но по возвращении кузина и не подумала вознаградить его известным способом. Изменница своему слову? Ну что вы. Не её вина, что Ла́уритс Я́норе посчитал наградой её саму. Лично Её величество подразумевала корону Бли́царда.
— Юльхе, — бывшая королева со стоном откинулась на спинку кресла, сколоченного в те времена, когда мебель ещё не додумались декорировать тканями. Запал, с каким она только что кляла кузена, угас в ней напрочь. — Зачитай снова список его злодеяний. Хочу наказать себя за своё малодушие.
— То, что свершила моя королева, было не малодушием, но подлинным величием духа, — Юлиана форн Боон, статс-дама и дорогая подруга, наставительно вскинула пальчик. Красота, попытавшись затронуть высокие материи, произвела уморительное впечатление, как если бы оленёнок вышел к охотникам и оценил искусность их стрельбы. В скором времени оленёнок попадётся в лапы хищного Яноре, вот от чего сердце спешило облиться кровью. — Но коль скоро вы хотите казнить себя своим величием…
— Я сняла с себя голову заодно с короной, — Хенрика закинула на стол ноги в синих, под цвет платья туфельках с обтрепавшейся бахромой и скрестила под грудью руки, — потому что это не жизнь. Читай. Рази в уши! Ибо именно они наслушались дерзких, недозволенных речей от «несчастненьких»…
— «Приказываю закрыть строительство места для зрелищ, именуемого театром, разобрать на доски и переправить их в И́зенборг, где они будут использованы на благое и верное дело кораблестроения».
— И куда же он после этого? Обращать в прюммеанскую веру дикарей с Тикты? Ловить моржей, ну, помнишь, тех клыкастых чудовищ с гравюр Зильцбальда? — Статс-дама обладала в высшей мере мягкой, отзывчивой душой, что вместе с красотой сражало наповал. На плечи Хенрики легла шерстяная, помягчавшая от частого ношения накидка. Женщины одновременно пустили взгляд по камню стен, в чьи щели без помех влезал мизинец. Между прочим, придворные зодчие Блаутура довели до совершенства отделку стен деревянными панелями… Яноре мог хотя бы вернуть владелице эти злосчастные доски!
— Моя королева — белая роза, которую злой шутник садовник посадил среди чертополоха, — Юлиана нашла её руку, Хенрика с благодарностью сжала чуткие пальчики. Рядом с Юльхе становилось необыкновенно тепло. Но чем дальше бывшая королева замерзала в замке Рюнкль, тем тяжелее удавалось согреться.
— Когда-то меня звали гарпией с герба Яльте, а коль скоро я теперь роза, то увяну здесь. Умру от чахотки. — Такой радушный к ней в детстве, теперь Рюнкль изводил свою хозяйку. Низкие своды в разводах копоти давили на хрупкие плечи, слюдяные окошки пропускали слишком мало света и уродовали мир позади себя, камины нещадно чадили, и перед бывшей королевой каждый день вставал выбор — духота или сквозняк. Больше того, люди в замке словно терялись. Хенрике часто казалось, что она в нём совсем одна — так мало удалось ей забрать придворных и слуг. — Как здесь можно жить, Юльхе? Спасаясь, я растеряла часть своей мебели, осталась без своего двора — ты и твой брат здесь единственные, у кого благородное происхождение — а теперь этот чёрствый солдафон урезал мне содержание! Как мне привести это место в порядок? Не иначе, я должна сама подлатать крышу и нарубить деревьев, чтобы обшить стены…
— Может статься, ваш кузен надеется взять вас измором, подобно крепости гордой и неприступной?
— Не пытайся потешить самолюбие забытой Богом и людьми королевы, милая. Зачти следующие указы. Ведь рушить, так до основания.
Юлиана поёрзала на своём табурете, стоявшем вплотную к креслу Хенрики, сделала виноватые глаза и выпустила руку своей королевы, чтобы развернуть скатавшийся на коленях лист.
— «Приказываю закрыть анатомический театр, поскольку является он затеей святотатственной и противоречит прюммеанской традиции, согласно которой тело умершего неприкосновенно».
— И это после того, как Его Святейшество лично дал мне своё дозволение и благословил покойничков на служение науке! — Изловчившись, Хенрика носком туфельки смахнула в сторону листы с последним письмом кузена и открыла свету прехорошенький череп. Провалы пустых глазниц, оскал обломанных зубов, всё выражало исключительную готовность услужить. В столице королева курировала анатомический театр лично и знала поименно каждый скелет, установленный в зале. Прежде ей были покорны и живые, и мёртвые, теперь вся её власть сошлась на разваливающемся замке и крохотном штате
— «Приказываю временно прекратить набор в Хильмскую академию и закрыть кафедры философии и законословия, поскольку ныне военному ремеслу обучать потребно»… — Юлиана поднесла листок настолько близко к глазам, что ей пришлось их скосить. — Ах, моя королева, так-то вы благодарите вашу верную Юлиану? Вам как никому известно, что я не питаю нежных чувств к сударю Йохану…
— Конечно, милая.… Наклонись ближе и взгляни, как ранит меня людская закоснелость, Юльхе, как я иссыхаю от боли…
К несчастью, бывшая королева не видела лица статс-дамы, заслонив собственное мертвыми тоннелями глазниц и решёткой оскала. Но завизжала дурашка с таким запалом, что Хенрика вздрогнула, опустила сударя Йохана и в последний миг поймала Юлиану за запястье, не позволив сползти с табурета на холодный, не знающий ни ковров, ни шкур пол.
— Моя королева разбивает мне сердце, отлучая от себя, бросая меня, будто суслика, на растерзание барсу Яноре, — лепетала Юлиана форн Боон, припав горячим лбом к плечу своей королевы. Почти лишившись чувств у письменного стола в стылом кабинете, на кровати в натопленной спальне статс-дама опамятовалась, согрелась, но при этом раскисла. Хенрика вернулась к долгу утешительницы даже с охотой, было бы настежь открыто сердце — и «несчастненькие» не заставят себя ждать. — Если такова любовь королевы к её ближним, то я, презренная, совсем не готова к ней.
— Милая Юлиана, твои слёзы вот-вот прожгут дыру в моём и без того изношенном платье, так что утри их тотчас и послушай, что я скажу тебе. — Хенрика погладила шелковистые косы, свёрнутые на затылке в дивной красоты узор. Цвета ка́хивы, они отдавали чем-то южным и пряным, что Королева Вечных Снегов чувствовала только в трофеях с Восточной петли, но никогда не видела воочию. Яноре должны прийтись по душе эти пряные локоны… — Ты на несколько месяцев избавлена от барона форн Боона и его рыбьего хвоста, которым успела испугать даже меня. Ты создана, чтобы блистать в столице, а не чахнуть в провинции. К тому же, мне не нужны соперницы в покорении здешних обленившихся мужчин…
— Моя королева — белая роза… — завела было красавица, но не сладила с предательски приподнимающимися уголками алых манящих губ.
— Что она против розы багряной? — подмигнула Хенрика. За Юльхе пока числилась только одна победа, за которую, к тому же, пришлось понести наказание. Но королева уже не сомневалась, что броская, на грани вульгарности, красота Юльхе вскружит кузену голову, изрядно напечённую солнцем Восточной петли.
Юлиана захихикала от удовольствия, перевернулась на спину и выдохнула в складчатый балдахин:
— Тогда расскажите, какой он, моё новое дело.
Хенрика взяла податливую руку подруги в свои и некоторое время тихонько покачивала, подбирая верные слова. Что рассказать о человеке, с которым в отрадах и бедах делила детство и за которого сватала старшую сестрицу? А он возьми и положи букет колокольчиков к ножкам младшей, уже поклявшейся, что не выйдет за хорошего человека, потому что такие люди ужасно скучные…
— Ну… Он точно не рыбина. Ты ведь видела его собственными глазами, милая, это статный красавец. Правда, до своих песочных похождений он казался мне слизнем… — Что рассказать о человеке, который донял королеву своей любовью, своей мольбой о браке, и за то был послан ею в песочный пламень войны? А он возьми и вернись, победивший и требующий обещанной награды. — Но после похода при нём точно должны быть мускулы и мужественные шрамы. Это почти как твой первый драгун, тебе понравится, милая.
Бывшая прелюбодеица спрятала лицо в ладонях, и королеве немедленно стало её жаль. Семь лет назад дурочку следовало до поры отправить в монастырь, но Хенрика сочла своим долгом преподнести подопечной урок. Скоропалительный брак с бароном форн Бооном скрыл девичий позор не хуже монастырских стен. Но глупышка всё равно прячет сына дома, как прятала беременный живот. Свой Хенрика бы хвастливо выпячивала. Но почему-то Предвечный рассудил, что её близким наследники рода нужнее. Сестре посчастливилось родить пятерых, двое выжили и росли молодцами. Особенно старшенький. С последнего присланного Дианой портрета на тётушку взирал юный гневоглазый бог, из приличия облекший стать божества в чёрный сатин.
— А какие у него руки, моя королева?
— Такие, что играючи удержат и мир, и войну…
— Тогда, может статься, вы были излишне строги в своём послании к преемнику? — Юлиана повернулась на бок, положила под щёчку ладошку, заглянула своей королеве в глаза, и лишь тогда Хенрика спохватилась. Её слова касались отнюдь не кузена… — Может статься, этот «невежественный лесоруб» будет куртуазен со мной, может статься, он не утратил на войне придворных манер?
— Пока я взирала на него с высоты престола, он был образцом куртуазности. Он пел со мной песенки, осторожно брал за руку и смотрел преданными лучистыми глазами… Очень недурными, насколько я помню. Правда, из мягкой и неуверенной улыбка у него стала хищной — ведь на гербе Яноре барс… — Воровато оглянувшись, бывшая королева легла лицом к статс-даме и, шаля, потрепала пальцем мочку её уха: — Но даже он не устоит перед почёсыванием ушка и животика.